Гектор Анри Мало - Без семьи

должен был отправиться раньше.

– Жером, ты не сделаешь этого!

– Не сделаю? А кто мне помешает? Неужели ты думаешь, что мы будем вечно держать его у себя?

Наступило молчание, и я смог перевести дух. От волнения у меня так сжалось горло, что я чуть не задохнулся.

Матушка Барберен продолжала:

– Как тебя изменил Париж! Раньше ты не был таким жестоким.

– Париж не только изменил меня, но и сделал меня калекой. Работать я не могу, денег у нас нет. Корова продана. Можем ли мы теперь кормить чужого ребенка, когда нам самим нечего есть?

– Но он мой.

– Он такой же твой, как и мой. Этот ребёнок не приспособлен для жизни в деревне. Я рассмотрел его во время ужина: он хрупкий, худой, у него слабые руки и ноги.

– Но он очень хороший, умный и добрый мальчик. Он будет работать на нас.

– Пока что нам нужно работать на него, а я не могу больше работать.

– А если найдутся его родители, что ты тогда им скажешь?

– Пошлю их в приют. Однако хватит болтать, надоело! Завтра я отведу его к мэру^[1]. А сегодня хочу ещё зайти к Франсуа. Через час я вернусь.

Дверь отворилась и захлопнулась. Он ушёл.

Тогда я живо вскочил и стал звать матушку Барберен:

– Мама, мама!

Она подбежала к моей кровати.

– Неужели ты отправишь меня в приют?

– Нет, мой маленький Реми, нет!

И она нежно поцеловала меня, крепко сжимая в своих объятиях. Эта ласка ободрила меня, и я перестал плакать.

– Так ты не спал? – спросила она меня нежно.

– Я не виноват.

– Я тебя не браню. Значит, ты слышал всё, что говорил Жером? Мне следовало бы давно рассказать тебе правду. Но я привыкла считать тебя своим сыном, и мне трудно было признаться, что я не твоя родная мать. Кто твоя мать и жива ли она, ничего не известно. Ты был найден в Париже, и вот как это случилось. Однажды ранним утром, идя на работу, Жером услышал на улице громкий детский плач. Пройдя несколько шагов, он увидел, что на земле, у калитки сада, лежит маленький ребёнок. В то же время Жером заметил какого-то человека, который прятался за деревьями, и понял, что тот хотел посмотреть, поднимут ли брошенного им ребёнка. Жером не знал, что делать; ребёнок отчаянно кричал, как будто поняв, что ему могут помочь. Тут подошли другие рабочие и посоветовали Жерому отнести ребёнка в полицейский участок. Там ребёнка раздели. Он оказался здоровым, красивым мальчиком пяти-шести месяцев. Больше ничего узнать не удалось, так как все метки на его белье и пелёнках оказались вырезанными. Полицейский комиссар сказал, что придётся отдать ребёнка в приют для подкидышей. Тогда Жером предложил взять тебя к себе, пока не найдутся твои родители. У меня в это время только что родился ребёнок, и я могла кормить обоих. Так я стала твоей матерью.

– О, мама!

– Через три месяца мой ребёнок умер, и тогда я ещё больше привязалась к тебе. Я совсем забыла, что ты мне не родной сын. Но Жером этого не забыл и, видя, что твои родители не находятся, решил отдать тебя в приют. Ты уже знаешь, почему я его не послушалась.

– О, только не в приют! – закричал я, цепляясь за неё. – Умоляю тебя, мама, не отдавай меня в приют!

– Нет, дитя моё, ты туда не пойдёшь. Я это устрою. Жером вовсе не злой человек. Горе и боязнь нужды заставляют его так поступать. Мы будем работать, ты тоже будешь работать.

– Да, я буду делать всё, что ты захочешь. Только не отдавай меня в приют.

– Хорошо, не отдам, но с условием, что ты сейчас же заснёшь. Я не хочу, чтобы Жером, вернувшись, увидел, что ты не спишь.

Крепко поцеловав, она повернула меня лицом к стене. Я очень хотел заснуть, но был настолько потрясён и взволнован, что долго не мог успокоиться.

Значит, матушка Барберен, такая добрая и ласковая, не была моей родной матерью! Но тогда кто же моя настоящая мать? Ещё лучше и нежнее? Нет, это невозможно.

Зато я очень хорошо понял и почувствовал, что родной отец не мог быть таким жестоким, как Барберен, не мог смотреть на меня такими злыми глазами и замахиваться на меня палкой. Он хочет отдать меня в приют! Я знал, что такое приют, и видел приютских детей; на шее у них висела металлическая пластинка с номерком, они были грязны, плохо одеты, над ними смеялись, их преследовали и дразнили. А я не хотел быть ребёнком с номерком на шее, я не хотел, чтобы за мною бегали с криками: «Приютский, приютский!» От одной этой мысли меня бросало в дрожь и начинали стучать --">