Кэтрин Патерсон - Великолепная Гилли Хопкинс

замотала головой.

— Не могу.

— Перестань ломаться.

— Не стану я причесываться. Я хочу быть самой лохматой на свете.

— Ну, Гилли, прошу тебя…

— Добро пожаловать! Я услышала, как подъехала машина… — В дверях появилась громадная женщина, не человек — гиппопотам. — Добро пожаловать в Томпсон-Парк, Гилли, детка.

— Галадриэль, — процедила Гилли. Она и не ожидала, что эта куча сала сможет правильно произнести ее имя.

«Черт побери, как они посмели отдать меня этому чучелу»…

Из-за громадного бедра миссис Троттер выглянула крохотная головка с грязными, темными, всклокоченными волосами и толстыми стеклами очков в металлической оправе. Толстуха посмотрела вбок.

— Прости, крошка, — она положила лапу на маленькую головку, словно собиралась подтолкнуть ее вперед, головка сопротивлялась.

— Ты же хотел познакомиться со своей новой сестренкой. Гилли, это Уильям Эрнест Тиг.

Головка мгновенно скрылась за тушей миссис Троттер. Та не обратила на это никакого внимания.

— Заходите, заходите. Не стойте на пороге, как разносчики товара. Теперь это твой дом, Гилли.

Троттер отступила. Гилли почувствовала, как пальцы мисс Эллис подталкивают ее к дверям.

В доме было темно и тесно. Он был забит старым, пропыленным барахлом.

— Уильям Эрнест, детка, ты же хотел показать Гилли ее комнату, — сказала Троттер.

Уильям Эрнест уцепился за полу ее цветастого халата и отрицательно замотал головой.

— Ну ладно, торопиться некуда, — сказала Троттер и повела их по коридору в гостиную.

— Садитесь, — сказала она, — будьте как дома. — Толстуха посмотрела на Гилли, и по ее лицу расплылась широкая улыбка, как на журнальной иллюстрации, рекламирующей диету от ожирения: улыбка — «после», а фигура — «до» лечения диетой.

Диван был коричневый, низкий, с грудой подушек в чехлах из грязного серого кружева. У противоположной стены — покосившееся старое кресло с потертыми подлокотниками. Между креслом и диваном — единственное окно с посеревшими кружевными шторами. У окна — черный столик, на нем — древний телик с антенной-усами, похожими на уши кролика. В доме Нэвинсов, по крайней мере, был цветной.

У стены справа, между дверью и коричневым креслом, стояло черное пианино, а перед ним — коричневый запыленный табурет. Гилли схватила с дивана подушку, смахнула пыль с табурета и плюхнулась на него.

Мисс Эллис, усевшись в коричневое кресло, метнула на нее гневный взгляд.

Троттер опустилась на диван и с усмешкой заметила:

— Хорошо, что нашлась добрая душа — будет кому перегонять пыль с места на место. Правда, Уильям Эрнест, детка?

Уильям Эрнест забрался на диван и улегся позади Троттер, как большая подушка; время от времени он высовывал голову из-за ее спины, чтобы взглянуть на Гилли. Она дождалась, когда Троттер и мисс Эллис занялись разговором, и наградила маленького Уильяма Эрнеста страшнейшей из гримас, какие были у нее в запасе, — подобием улыбки вампира Дракулы и великана Годзилы. Грязная мордашка скрылась быстрее, чем исчезает в раковине под струей воды колпачок от тюбика с зубной пастой.

Гилли невольно хихикнула. Женщины повернулись к ней. На лице Гилли сразу же появилось выражение «а-я-то-тут-при-чем?».

Мисс Эллис поднялась с кресла.

— Мне пора возвращаться в контору, миссис Троттер. — Колючие голубые глаза уставились на Гилли. — Сообщите нам, пожалуйста, если возникнут какие-либо осложнения.

В ответ Гилли подарила мисс Эллис самую мерзкую свою улыбку. Троттер с трудом поднялась с дивана.

— Не беспокойтесь, мисс Эллис, — сказала она, — Уильям Эрнест, Гилли и я уже почти друзья. Мой покойный муж Мэлвилл, земля ему пухом, бывало, говорил: «Для Троттеров нет чужих людей». Если бы он сказал «чужих детей», он бы не ошибся. Нет такого ребенка, с которым я не нашла бы общего языка.

Гилли еще не умела вызывать у себя рвоту. А если бы могла, то с каким удовольствием облевала бы ее — в ответ на такие речи.

Вместо этого Гилли задрала ноги вверх и, повернувшись на табурете к пианино, принялась барабанить по клавишам — «Сердце и душа» — левой рукой и «Собачий вальс» — правой.

Уильям Эрнест скатился с дивана и бросился из комнаты следом за женщинами.

Гилли осталась в одиночестве вместе с пылью, расстроенным пианино и чувством удовлетворения — на этот раз ей удалось войти в этот дом с левой ноги. Один — ноль в ее пользу.

«Пока командовать парадом буду я, — подумала она, — можно вытерпеть все — --">