Татьяна Геннадьевна Рик - Чур, Володька — мой жених!

вдалеке — точно пупсёнок игрушечный делается. У меня есть такой пупсёнок, немецкий, крохотулечный, чуть больше мизинчика. Он мягкий, и у него на каждой ручке и ножке — все пальчики есть! А на голове волосы настоящие, светленькие, пушистые, и можно причёску делать. И ручки-ножки двигаются, как у большой куклы. Вообще-то это девочка, этот пупсёнок. Я её назвала Мара. Странное имя, правда? У бабушки была какая-то знакомая, её звали Мара. Я её никогда не видела. Просто бабушка всё говорила: «Мара, Мара». А мне хотелось имя какое-нибудь необычное, потому что таких куклят, как моя Мара, ни у кого не было! Когда я перебирала её крохотулечные мягкие пальчики, у меня просто сердце замирало и проваливалось куда-то глубоко внутрь. Я её очень любила, эту маленькую куколку.

Да, совсем заговорилась, я ведь не про куколку начала, я про жениха. Так вот, я подумала, подумала и решила, что Володька мне в женихи вполне подходит. Он не дразнится. За косички не дёргает, рисовать вот учит. А однажды мы грибы искать ездили: мы с Володькой, моя мама, мама Володькина и Володькин младший братик Вадик. Тот, который с голубыми глазами. Володька чёрненький и кареглазый, как его папа, а Вадик — беленький, он — «мамин сынок», то есть на маму похожий. Он маленький совсем, ему четыре года только. Мы идём все вместе по лесу, и тут Вадик кричит:

— Мама! Тут ля-ля-ля-лягушка!

Почему-то он это слово «лягушка» никак выговорить не мог. А Володькина мама тут стала моей говорить, какое это горе, когда ребёнок ЗАИКАЕТСЯ. И в её голосе было столько боли, что я тоже поняла, какое это горе. А я ведь никогда и не замечала, что Вадик заикается. Ну говорит так, с заеданием на каком-нибудь слоге, так я про это и не задумывалась, он ведь маленький, Вадик, может, ещё говорить толком не научился? А теперь я знаю, это — горе.

А сама я букву «Р» не выговариваю. Совсем. У меня такой некрасивый звук получается. «Горловой», — так логопеды говорят. Я — картавая. И меня — учат. Пр-равильно выговар-ривать.

— Повтори: «Хор-рошо, р-распр-рекр-расненько!» — говорит мама.

И я повторяю:

— Хор-рошо, р-распр-рекр-расненько.

И мы учимся по книге правильно ставить язык и правильно выдыхать, чтобы язык вибр-рировал. Тогда получается «р-р-р!», как надо. Но вставить это неудобное «р-р-р» в нормальное слово как-то не получается. Потому что надо посреди слова остановиться, набрать побольше воздуху, правильно поставить язык, выдохнуть и тогда только получится «р-р-р», а потом уже можно заканчивать слово. Картавить намного проще. Хотя и некрасиво.

Мама возит меня к логопеду. Ехать надо куда-то далеко. На автобусе. Это — поликлиника, сначала мы сидим в очереди, и я читаю вслух какой-то девочке сказки братьев Гримм. А девочкина мама спрашивает:

— Ты в каком же классе?

— Ни в каком, — отвечаю. — Я ещё в садике.

Потому что я тогда правда ещё в школу не ходила. Просто мама рано научила меня читать.

А потом мы заходим в кабинет логопедши, она, логопедша эта, запихивает мне палец в рот, под язык и дрыгает там этим пальцем, чтобы создать пр-равильные вибр-рации языка. На пальцах у неё ярко-красные наманикюренные ногти. Они так противно царапают язык! Фу! И глаза у неё чёрные, как точки. Я вижу: ей нет до меня и до моих вибр-раций никакого дела.

А потом мы перестали к ней ездить.

А ещё потом, когда я уже училась в школе, и когда я решила, что Володька — мой жених, к нам пришла другая тётя логопед, молодая и красивая, с голубыми глазами. А волосы у неё были светлые и короткие. Она была красивая и добрая, как фея. Она сказала:

— У тебя уже поставлен звук, только нужно научиться его использовать в речи.

И мы стали ходить к ней в поликлинику. Это — пешком. Не очень близко, но — ничего. И там, в этой поликлинике, я вдруг увидела такое!.. Там на стене висел плакат: «Заикание лечится!» И под этой надписью нарисован был мальчик с грустными глазами, похожий на Вадика.

— Мама! — закричала я. — Смотри! Заикание лечится! Ты скажи Володькиной маме! Для Вадика! Раз это лечится! Пусть они сюда придут!

Это была такая радость — этот плакат! Потому что — надежда! Что горе можно вылечить! Горе лечится!

Картавость мою тоже вылечили, даже точнее — истребили. (Хотя картавость — это не такое уж и горе!) Фея-логопед меня уговорила, чтобы я этот ужасный правильный звук «Р» всё-таки в разговор вставляла. И я обещала. И начала стараться прямо на следующий день. Тут меня на уроке чтения вызвали к доске. --">