Евгений Юнга - Кирюша из Севастополя

однажды за ночь подвергалась Южная бухта. Немцы стреляли наугад, вслепую рассеивая снаряды вдоль склона, посылая их на звук мотора. Конечно, этот беспорядочный обстрел не причинял в течение одной ночи существенного вреда, но таких ночей уже насчитывалось немало, и многие суда лежали на морском дне, либо, разметанные в щепы, валялись на прибрежных камнях.

И все же ничто не прерывало кипучей сутолоки на Минной пристани. Пустынный в дневные часы причал теперь был буквально облеплен сейнерами и шхунами, пришедшими из окрестных приморских мест: из Казачьей, Стрелецкой и Камышовой бухт, с Херсонесского маяка и с тридцать пятой батареи, от Константиновского форта и других участков севастопольской обороны. Все — высадка и погрузка — происходило одновременно, чтобы суда могли уйти по назначению прежде, чем займется рассвет.

До рассвета остались считанные минуты, когда к пристани ошвартовался сейнер «СП-202».

Разговор в штольне

— На двести втором! — негромко позвали с причала. — Кирюшку срочно до командира отряда!

Толпа людей, ожидающих на палубе окончания швартовки, расступилась.

— Дядя Чабан, — раздался ломкий мальчишеский голос, — зачем требуют?

— Зачем, зачем! — ворчливо отвечал тот, кого подросток назвал Чабаном. — Приказ получен: всех, если нема шестнадцати лет, эвакуировать в глубокий тыл, штоб не задавали на военной службе таких вопросов. Понял, чинарик?^[2]

— Понял.

— Значит, топай своим ходом за мной.

Две тени — одна за другой — направились в глубь пристани, и дальнейший разговор Кирюши с известным всему Севастополю водолазом Чабаном не был услышан на сейнере.

Все время, пока продолжался путь по загроможденному всякой всячиной причальному участку, подросток хранил молчание, обдумывая сказанное водолазом, и только вступив на тропинку, проложенную к штабной штольне в склоне горы, деловито поинтересовался:

— На транспорте работал, дядя Чабан?

— До полночи, — подтвердил тот. — Все выбрали. В трюмах вроде аквариума: кроме бычков с феринками^[3], ничего. А ящички уже на переднем крае распечатывают.

— Не отсырели патроны? — справился Кирюша.

— Претензий от братвы не поступало, а фрицы нехай жалуются на том свете…

Чабан рассмеялся, довольный своей шуткой.

Извлеченный им груз ценился дороже всего в последние недели обороны, когда осажденный Севастополь существовал на половинном пайке боевого питания. Пятая мастерская Морского завода, размещенная в штольнях за Килен-бухтой, не поспевала удовлетворять огромные потребности обороны, а скудных пополнений, ежесуточно доставляемых подводными лодками, нехватало и для того, чтобы обеспечить хотя бы зенитные батареи.

Между тем огневой натиск противника с воздуха и окружающих Севастополь высот усиливался с каждым днем. 19 июня на жилые кварталы города было сброшено 4 700 фугасных и 38 тысяч зажигательных бомб. Они вызвали 800 пожаров. Город пылал и рушился, разбиваемый и сносимый квартал за кварталом снарядами дальнобойной артиллерии. Только в течение дня 24 июня по одному Херсонесскому аэродрому немецкие батареи выпустили 1 230 снарядов.

Выстоять в этом аду защитники главной базы^[4] могли при единственном условии — сохраняя хотя бы в прежних пропорциях мощь огневых точек. Для этого было использовано все, что севастопольцы назвали мобилизацией внутренних ресурсов: пятая мастерская, городские подземные предприятия по выделке боеприпасов и даже погреба и трюмы затопленных судов.

Буксирные пароходы, шхуны и сейнера под обстрелом немецких танков, расставленных на пристанях Северной стороны, пробирались к теплоходу, застрявшему близ Сухарной балки, укрывались за его корпусом от пуль вражеских автоматчиков, ожидая, пока грузчики доверху забьют баржи снарядами, и вели груженые суда обратно через зону обстрела.

В Южной бухте, которая насквозь простреливалась танками и появиться в которой днем было невозможно, по ночам работали водолазы. За несколько часов темноты они поднимали на поверхность столько снарядов и патронов из трюмов погибших кораблей, сколько не извлекали в начале осады и за полтора суток.

Первым среди водолазов осажденного Севастополя считался Николай Чабан. За десять месяцев обороны он в обшей сложности провел в затонувших транспортах свыше месяца. Необычайная выносливость снискала ему всеобщее уважение моряков --">