Сергей Евгеньевич Вольф - Лети, корабль мой, лети!

— Они на тебя жалобу хотят написать, — сказал я. — За то, что ты поёшь, а остановки не объявляешь.

— Уже, — сказал он. — Уже пришли три жалобы.

— Ты пой куда-нибудь в сторону, — сказал я, — куда-нибудь влево. Чтобы не в микрофон.

— Мне вперёд смотреть надо, — сказал он.

— Ну тогда ты пой потише, — сказал я. — А мы будем поближе к тебе садиться.

— Нет, — сказал он. — Это я не могу. Песня есть песня. Кое-где её надо петь тихо, а в основном — громко.

— Ну, хорошо, ладно, — сказал я, — пой громко, но объявляй ты остановки.

— Сам бы рад, сам бы рад, — сказал он. — Но вы ведь заметили? Не всегда выходит. Трудно оторваться от песни.

Я сказал:

— Беда.

И Федька сказал:

— Вариантов нет.

— Ну, пора, — сказал водитель. — Пошли в машину. Вам куда?

— Нам до школы, — сказали мы.

И пока мы ехали, он всё пел грустную песню про какого-то водителя, про то, что дождь идёт, а ехать ещё тыщу километров и кругом ночь.

А потом наш водитель пропал. Я его месяца два не видел. Я по-всякому его искал, я даже одно целое воскресенье на остановке стоял и ждал его машину. Она долго не шла, потом пришла, и там сидел другой водитель и не пел.

А однажды весной мы с Федькой шли с баскетбола, и вдруг Федька как заорёт:

— Смотри кто!

Я смотрю — а это наш водитель, шикарный такой, в красной ковбойке и белых туфлях.

— Здорово! — закричал я и стал трясти ему руку. — Узнаёшь?

Он сначала сделал большие глаза, а потом заулыбался и стал тоже трясти нам руку, мне и Федьке.

— Ну как? — спросил он.

— Когда как, — сказал Федька. — Иногда, знаете, как скучно без вас ехать.

— Куда ты делся? — сказал я.

— Уволили, — говорит. — Сняли с работы.

— Не попоёшь теперь, — сказал я.

— Ну нет, ну нет, — говорит. — Я теперь в кружке пою, между прочим.

— Раньше не мог что ли? — говорю я. — Чтобы в автобусе не петь.

— Я так не могу, — говорит. — Я должен всегда петь. Так устроен. И на работе.

— А ты сейчас где?

— Я сейчас грузчиком работаю, — говорит, — вот где. Пою всю дорогу. Там это запросто.

— Не мог что ли на другой автобус пойти? — говорю я: — С кондуктором… Чтобы петь всю дорогу.

— Голова, — говорит он. — Теперь скоро все будут «без кондуктора». Так рациональнее.

— Точно, — говорит Федька. — Так рациональнее.

— Уж что рациональнее, то рациональнее, — согласился я.

— Вот, — сказал водитель, — такие дела.

— Да, — сказал Федька. — Так вот.

— Вот так, — говорю я. — Да-а…

— Именно, — говорит водитель, — да-а…

И мы все замолчали. Стоим и молчим. Что сказать? И…

И вдруг Федька сказал то, что надо, я даже не ожидал от него, даже немного обалдел от такой неожиданности. Он сказал:

— Приходите к нам в школу на сбор. Школа 143. Расскажите про водителей. А потом и споём. По очереди и все вместе. Вот.

— Идёт, — сказал он. — Обязательно.

— Значит, точка, — сказал я. — Придёшь?

— Приду, — сказал он. — Честно.

И потом мы долго трясли все вместе друг другу руки и попрощались с ним за руку изо всей силы.

Лети, корабль мой, лети!

Если идти вдоль нашей улицы по левой стороне, от круглой башни к кинотеатру «Космос», то сначала будет Калашников переулок, потом мой дом, потом булочная-кондитерская, потом Лётная улица, потом «Пышки» и детсад № 66, потом баня, потом магазин «Синтетика», потом «Канцтовары» и «Всё для малышей», потом просто так — дом и потом уже парикмахерская, где работал Петрович.

Петрович был парикмахер. Вылитый парикмахер. Просто парикмахер — и всё.

Он был невысокий, лысый, а по бокам на голове два островка волос. Глазки небольшие, ручки небольшие. Такая внешность. Конечно, не по этому он был похож на парикмахера, по чему-то другому, не знаю, по чему.

Однажды я зарос, как говорит мама. Она дала мне денег, я пришёл в парикмахерскую, сел в кресло и сказал:

— Полубокс, пожалуйста. Пожалуйста, без одеколона.

— Пожалуйста, — сказал парикмахер. — Сейчас сделаем юному пионеру шикарный полубокс.

Я засмеялся, а он сказал:

— Не надо нам никакого одеколона. Сейчас наш юный пионер --">