Владислав Анатольевич Бахревский - Кипрей-Полыхань

маленький и никому здесь не нужный: ни бесконечным лугам за рекою, ни реке, по которой бежали волны, похожие на стальную стружку, ни серым облакам, ни поселку из длинных двух- и четырехэтажных домов из темно-красного вечного кирпича. Длинные ряды окон, будто шеренги солдат, а может быть, надсмотрщиков, уже издали впивались в меня бесчувственными глазами, словно я в чем-то был повинен. Но солнце, как метлой, смахивало вдруг серое наваждение, тепло устремлялось на землю, спешило успокоить: лето еще не кончилось. И луга за рекой — богатырское поле — манили в свои сине-зеленые дали; в реке, забитой золотыми сугробами облаков, открывались бездонной голубизны пропасти; ласточка моя летела в эту глубь, а может, ввысь. И только сердечко у нее сжималось. И только клювик, раскрытый от удивления, хватал свежий ветер. И она, размахнув крылья, кружилась на одной ножке, чтобы упасть на землю, на спину и лежать, раскинув руки, принимая весь мир. Впрочем, на одной ножке крутился уже я сам, и это я падал в траву, объявляя всему белому свету, что он — мой». Как точно и образно передано это перевоплощение, с какими оттенками чувств, перепадами ощущений!..

Бахревский относится к своему писательскому делу крайне серьезно: оно — для добра, для жизни, для радости. Его книги помогают юным увидеть и почувствовать, как бесконечно богата жизнь, какие цветут в ней тончайшие оттенки человеческих ощущений, чувств, раздумий. И ничто не в силах помешать этому цветению — даже внешняя бедность материальных условий жизни. Ведь основная часть вот этой книги, кроме «Кипрея-Полыхани», — о годах суровых, голодных, с очередями даже за хлебом. Но и здесь берет свое жизнь человеческая, то есть духовная.

Своеобразная творческая установка Бахревского: «В искусстве чудо совершает память. А коли посмел удивить не только людей, но и самого себя, разбуди свое детство — будешь счастлив, и многие почерпнут из твоей радости».

Глубокий лиризм, искренность, распахнутость навстречу читателю как лучшему другу, в определенной мере бесстрашие — ведь рассказывается порой о мучениях тайных, о которых вроде бы не принято говорить вслух, — вот отличительные черты прозы Бахревского. Могут возникнуть и опасения — а нужно ли в детской литературе столь откровенно говорить о каких-либо не очень благовидных делах взрослых? Опасения не новы, и спор по их поводу нескончаемый. Здесь важен, видимо, пример классики. Если следовать «предупреждениям» особенно рьяных «охранителей» незамутненности детских душ, не придется ли исключать из детского чтения трилогию М. Горького «Детство», «В людях», «Мои университеты»? Или — тоже ведь очень непростые «Детство» и «Отрочество» Л. Толстого? Да и в лучших книгах современных советских писателей отнюдь не скрываются от юных читателей сложности взрослой жизни — как раз во имя того, чтобы готовить их к жизни, а не розово-бесконфликтному существованию, которого в принципе-то и быть не может. Видимо, все дело в мере искренности и честности, чистоты отношения к описываемому, художнической мере.

Герои Бахревского часто испытывают неловкость, а то и жгучий стыд. «Проступок»-то, глядишь, и невелик, даже не сам солгал, а просто видит, как лжет другой, — и уже уши заполыхали, мучается чуткая душа. Эта острота переживаний без всякого дидактического нажима заставляет читателя задумываться: а сам-то он так ли живет, не зарос ли, словно лешак, шерстью, которую стыд не пробьет?

Ваня в «Футболе» чувствует себя чуть ли не предателем по отношению к ребятам с Мурановской улицы, первыми позвавшими его играть в футбол, предателем, поскольку попасть к их противникам ему безумно хочется: там и мячи настоящие, и на поле выбегает команда с традиционным приветствием, а не кучка в чем попало одетых, вразброд шагающих ребят. Глубоко переживают и другие герои Бахревского, когда вольно или невольно встают перед выбором, когда им нужно скрывать свое истинное отношение к тому или иному событию, человеку…

Тонко, почти исповедально раскрывает писатель перед юными героями, да и не только юными, простую истину о сложности и противоречивости жизни. Очень не просто в этом смысле отношение Феди («Голубые луга») и деревенских мальчишек к Виталию Мартынову, сыну военкома, и Куку, сыну предателя, как все считали. Максимализм мальчишек понятен, да еще и подкреплен психологической установкой взрослых по отношению к «врагам народа». И как же тяжко в таких --">