Николай Георгиевич Поливин - Корабельная сторона

— А шо це за зверь? — поинтересовался Соколиный Глаз.— Двуногая крокодила?

— Крокодила, которая уже пять человек уходила! — приглушенным голосом, в котором слышался неподдельный ужас, сообщил Сенька.

— А ты что, знаешь его? — сочувственно спросил Санька.

— Знаю,— вздохнул Мститель.— Год колобродил под его началом… Домушничали…— Видя, что его не понимают, пояснил: — Квартиры обворовывали. Я в форточки лазал, окна Степке и его корешкам открывал. Но вы не подумайте, сам я чужой задрипанной гребенки не взял!

Кимка и Санька сидели разинув рты, не зная, как ответить новому приятелю на его откровение. Они одновременно и гордились им, восхищались его бесстрашием, и в то же время побаивались, как побаиваются заразного больного. Сенька понимал ребят. Больше того, он чувствовал, что они правы даже в своей брезгливости, и потому смотрел на парнишек чуточку просительно. Наконец Соколиный Глаз, отмахнувшись от того, что его устрашало, сказал твердо:

— Ты не думай, мы тебе верим.

— Правда? — обрадовался Сенька.

— Точно,— подтвердил Меткая Рука.— Сень, а как ты от того бандюги отделался? Ведь говорят, что воры мстят тем, кто от них уходит.

— Бывает,— согласился Гамбург.— Только я плевать хотел на все их угрозы! А от Могилы я отчалил сразу же. В свой детдом подался, в Горький, значит. Меня сначала принимать не хотели. Заведующий кричал, что, мол, я ему всех ребят испорчу. Тетя Зара отстояла. Оставили меня в детдоме, но с оговоркой: чуть что — в колонию. На том и порешили. Слово я свое сдержал, тетю Зару не подвел. Через год нас, семиклассников, стали распределять по заводам учениками слесарей и токарей. Я попросил направить меня куда-нибудь подальше. Меня и двинули в Астрахань… К вам, на «Октябрь»…

— Ты работаешь? — Кимка недоверчиво посмотрел на худенькие плечи Гамбурга.

— Учеником слесаря, в инструментальном…

— А сколько же тебе лет? — в глазах Саньки светилось тоже недоверие.

— Пятнадцать…— буркнул Сенька,— осенью будет.

— И приняли?

— А мне в документах на год прибавили… И потом… заводы нас взяли вроде бы на воспитание…

— Здорово! — позавидовал Кимка.— Вот бы мне! Надоело зубрить глаголы.

— Дура! Да если б у меня была семья, да я бы…— Сенька весь подобрался, как пружина,— да я бы стал круглым отличником!

Кимка, подойдя к Сеньке вплотную, примерился:

— Сань, кто выше?

Санька прикинул: и хотя плечи у Кимки и у Сеньки были на одном уровне, голова Соколиного Глаза заметно возвышалась над головой Мстителя. И потому Меткая Рука решительно заявил, что Сенька ниже.

— А ты говоришь, четырнадцать! — ухмыльнулся Кимка.— Мне тринадцать, и то я больше тебя!

— Ну и что,— стоял на своем Сенька,— рост ничего не значит. Меня в детстве досыта не кормили, может, я потому и не подрос. Но я еще вытянусь, вот увидите, вытянусь! — горячо заверял он.— Но… давайте ужинать, курица уже готова.

— Это петух, а не курица,— поправил Санька.

— А на вкус не все ли равно? Попробуй! — И Сенька протянул Меткой Руке мясистую ножку.— Ну как?

— Вкусно!

— А это тебе,— Гамбург протянул Кимке вторую ножку.

— А ты?

— А мне крылышко и шейку.

— Тогда — порядок! Работай! — рассмеялся Соколиный Глаз, вонзая широкие крепкие зубы в ароматное мясо.

На камбузе тихо, лишь равномерно потрескивает фитилек фонаря да хрустят перемалываемые острыми зубами кости. Вдруг Сенька вздрогнул.

— Цц!..— цыкнул он на чавкающих товарищей.— Кто-то идет!

Санька и Кимка чуть не подавились.

— Туши огонь! — скомандовал Гамбург.

Санька, приподняв стеклянный колпак фонаря, что есть силы дунул на зачадивший язычок пламени. Мальчишек захлестнула темнота. А шаги все приближались.

— Айда к борту,— шепнул Сенька и первым выполз из камбуза. Кимка и Санька последовали за ним.

— А может, это кабаны? — высказал предположение Кимка, когда вся троица залегла у фальшборта. Но громкое проклятие, произнесенное грубым голосом, рассеяло все сомнения.

— Что, Яня, вам этот бульвар не по вкусу? — спросил кто-то хриплым, пропитым басом.— Темновато? Ничего, скоро мы такой фейерверк устроим, на сто верст вокруг светло станет!..

— Могила! — охнул Гамбург.

— Какая могила? — не понял Санька.

— Степка, мокрушник!