Эдуард Николаевич Веркин - Остров последнего злодея

вот еще…

Остальные тоже не лучше, не заслуживают, чтобы я перечислял все их жалкие фамилии, имена и поступки.

Да, в дискуссионный клуб ходят, кстати, одни мальчишки. Ну почти одни. Есть некая Октябрина Иволга, девушка с зелеными глазами, но тоже в общем-то дура, кажется, в Ахлюстина влюблена. Или в Урбанайтеса. В кого-то, короче. Она тоже пришла.

Вот собрались они, расселись поудобнее, блокноты достали – заметки, значит, писать будут, чтобы потом каверзные вопросы задать. Так тихо стало, что даже удав из террариума высунулся – глянуть, может, сожрать кого есть?

А этот Потягин уже на трибуну взобрался, папочку развернул, нацепил очки…

Тут я чуть не расхохотался. Зачем ему очки? У нас у всех зрение сто сорок процентов, практически как у ястребов, зачем очки? А для того, чтобы умнее казаться. Типа, профессор, мегамозг какой-то в одном отдельном черепе.

Потягин между тем откашлялся и запустил свой доклад.

Сначала он немного рассказал о зле. Что такое зло. Зло в теории, зло в практике, зло вчера, зло, вернее, его отсутствие, сегодня, тыры-пыры, бла-бла-бла…

Я сидел и терпел. Достал книжечку «Отсечение языка», автор проф. Мессер, читал. Моя любимая книжка, карманная. Проф. Мессер не поленился и каким-то образом вытащил из глубины веков все те словечки, что были вычищены из языкового пространства реформами конца двадцать первого века. Вытащил все то, что безжалостно вырезали ханжеские пуристы-филологи, что бездумно вышвырнули на свалку лингвисты-вивисекторы, что похоронили в своих бредовых пирамидах структуралисты-человеконенавистники. Вытащил, любовно почистил, снабдил комментариями и выстроил в систему, не по порядку, а по смыслу. На первом месте слово «блин», великое и могучее, как красная тряпка быка раздражающая адептов пыльной псевдоакадемической…

Раздались аплодисменты, я оторвался от «Отсечения». Потягин скромно кланялся на трибуне, лучился, как полтонны радия.

Затем он сделал такое успокаивающее движение руками, уймитесь, мол, обезьянки, папа закончил выступление, пришло время для крепкого спора, время скрестить копья.

И они принялись спорить. Так вяло и скучно, что даже несколько мух покончили с собой от безнадежности – взлетели под потолок, а потом со всего размаха о стену расшиблись. Я тоже чуть не расшибся, но потом подумал – не зря я ведь сюда приперся, надо что-то делать. Меня выручило «Отсечение», оно довольно часто меня выручает. Открыл наугад, гляжу – слово «баклан».

Тут же у меня в голове картина возникла: птичий базар, собрались эти самые бакланы и бакланят, бакланят, вот прямо как члены удивительного по своей бессмысленности дискуссионного клуба «Батискаф». Им не «Батискафом» стоило назваться, а «Бакланоскафом».

Слово тем временем взял Урбанайтес, повелитель шишек и большой специалист по злу, видимо. И давай шпарить прямо с места – зла нет. Зла нет, потому что его не было никогда, на самом деле зло – это всего лишь наименьшая степень добра, об этом писал еще сам Блаженный Августин…

– Баклан! – громко сказал я.

Они все тут же в мою сторону обернулись и насупились, будто на заседание вегетарианской лиги проник саблезубый тигр Барсик.

– Баклан! – повторил я. – Баклан ты, и твой Августин тоже. Не знаешь, что бормочешь! Зло – есть!

– Опять приперся… Этого нам только не хватало… Давайте его отлупим…

Примерно такие реплики прозвучали в зале.

– Зло есть, – повторил я, – а вы похожи на хор самураев-инвалидов. Такие же глупые рожи. Знаете, вот вы тут обзываетесь «Батискафом», я бы на вашем месте прибавил бы к этому гордому имени прилагательное «чугунный». «Чугунный Батискаф» – это как раз про вас.

– У нас тут дискуссия вроде… – нерешительно пробормотал Урбанайтес.

– У вас тут базар вроде. Я бы на вашем месте…

Октябрина Иволга перебила меня взвизгом:

– Давайте его выведем! Мальчики, что же вы?!

Урбанайтес и Ахлюстин, шишколюб и боксер-любитель, эта пара батискаф-самураев двинулась было ко мне, но я их предупредил:

– Приблизившихся чрезмерно буду дефенестрировать!

– Чего? – глупо промычал Урбанайтес.

– Выкидывать в окно, – пояснил я.

– Мальчики! – воззвала Иволга еще пронзительнее.

– Иволга, а кричишь, как киви-киви, – срубил ее я. – И вообще помолчи, когда мужчины разговаривают, а то лишу мармелада.

Октябрина немного оторопела, а я стал пробираться к кафедре. При этом я громко, чтобы слова истины влетели в их заскорузлые уши и уж тем более в их --">