Евгений Всеволодович Рудашевский - Голос крови

двадцать дней из-за постоянной угрозы свирепствовавших корсаров. Затем надлежало отплыть к перешейку у Пуэрто-Бело, откуда вся поклажа отдельно от корабля перебрасывалась по берегу в Панаму. Наконец, дальше открывался прямой путь в тихоокеанский порт Кальао, и оттуда уже можно было беспрепятственно добраться до Лимы. Путь из перуанской столицы в отдалённые, уже обустроенные испанцами уголки Перу мог затянуться ещё на дополнительные пять месяцев.

– Целый год! – с восторгом говорил Дима, когда они с Максимом и Аней шли к синему автобусу аэроэкспресса. – Да за это время можно на Марс слетать! А теперь – двенадцать часов, и мы на месте. И виза не потребовалась.

Ещё в Индии Дима заявил сестре, что напишет книгу обо всех приключениях, связанных с Городом Солнца. Возможно, так надеялся впоследствии оправдать перед деканатом своё отсутствие в университете – занятия начались две недели назад, однако возвращаться в Москву Дима, как и Аня, отказался. Последние дни в Ладакхе увлечённо готовился к предстоявшей поездке: листал расшифрованные тетради Шустова-старшего, читал об истории Перу, изучал карты конкистадоров.

– Смотри, – Аня указала на плакат с раззявившим пятнистую пасть кайманом. – Я бы не хотела с таким познакомиться.

Максим пожал плечами. Всё происходило слишком стремительно. До поездки в Индию он вообще не бывал за границей. Ещё полгода назад, сидя у себя в подмосковном Клушино, не мог и представить, что окажется здесь, в Южной Америке, – будет рассматривать рекламные плакаты с Андами, озером Титикака, амазонскими кайманами и стоявшую фоном, отчасти скрытую в полупрозрачном тумане гигантскую упаковку кока-колы на десятиметровом столбе.

В автобусе Дима, прихрамывая после долгого перелёта, сел на первый ряд. Бросил на соседнее место свой чёрный рюкзак и пристроил на коленях новенькую трость с ручкой в виде головы дракона. Трость появилась у Димы после дней, проведённых в плену, – в Шри-Ланке он сам позволил людям Скоробогатова себя схватить, дал возможность сестре и Максиму уехать в Нубрскую долину. Такой жертвой надеялся отчасти искупить вину за смерть Джерри. Сальников добрался до монаха из-за Диминой глупости, и Максим до сих пор ловил себя на неприятных подозрениях, не знал, может ли тому доверять.

Когда автобус, едва заполнившись на треть, выехал со стоянки, Аня положила голову Максиму на плечо. Видя, как сестра проявляет к нему нежность, Дима поначалу хмурился, а теперь, кажется, привык. Ничто не помешало ему развернуться к ним, сидевшим на втором ряду, и рассказывать о Лиме – с такой поучающей интонацией, будто Дима выступал перед школьниками на экскурсии.

Максим почти не слушал друга. Уставившись невидящим взглядом в окно, думал о маме. Вспоминал подарок от Скоробогатова – девять фотографий, сделанных в Иркутске, в районе Лисихи, где сейчас жили мама и отчим. Люди Скоробогатова нашли их, следили за ними… Максим не мог позвонить маме, не мог рассказать, куда и зачем отправился, – опасался, что подставит её под удар. Перед отлётом из Индии только перевёл ей на карточку треть найденных в отцовском тайнике денег. В сообщении получателю написал: «За вами следят. Это деньги отца». Зашифровал послание по ключевому слову «Изида». На всякий случай.

Дима тем временем, сверяясь с конспектами в ноутбуке, рассказывал, что в колониальные времена Лима была богатейшим городом Нового Света, по религиозному значению названным второй Византией, по красоте возведённых храмов – вторым Римом, а по значимости университетов – второй Саламанкой. Живописал местную калье-де-лос-меркадерос – торговую улицу с пёстрыми рядами сотен торговых лавок – и удивительную планировку Лимы, задуманной в форме шахматной доски. Аня, довольная, кивала. Кажется, ей тоже нравилось представлять себя вольным путешественником. Она слушала брата, с увлечением смотрела в окно на окраины Лимы, вслух подмечала, как над обрывом городского пляжа реют парапланеристы с антеннами метровых моноподов.

Максим с радостью разделил бы её чувства, однако ни на мгновение не забывал, что в его экспедиционной сумке лежат статуэтка Инти-Виракочи и открытка, которую в две тысячи тринадцатом году, через четыре года после своей предполагаемой смерти, отправил Гаспар Дельгадо. Единственная надпись «Приезжай, мой друг, всё готово» не содержала конкретных указаний, однако на лицевой стороне открытки --">