Александр Алексеевич Говоров - Алкамен — театральный мальчик

прислушивался во время богослужения, и действительно, сквозь пение гимнов и молитв мне слышалось тихое мяуканье. Что делать?

В полдень, когда в богослужении наступает перерыв, а разморенные жарой и обедом жрецы отдыхают под парусиновым навесом, я проскользнул в маленькую дверцу позади алтаря.

Как билось мое сердце, когда я вступил под сумрачные высоты огромного зала! Можно было каждое мгновение ожидать, что колонны рухнут, чтобы задавить меня, маленького святотатца.

Но нет, ничего. В храме — ни души. Каждый шаг рождает робкое эхо где-то на балконах, а с улицы доносится скрип колодезя и грустные крики осла.

Бог белой тенью высится в полутьме. Он как будто шагает — правая нога выставлена вперед. Руки у бога вытянуты по швам, как у воина в строю, а рот смеется: улыбка царит между выпуклыми щеками и острым подбородком. Страшно смотреть на эту улыбку!

А вот и мяуканье, отдаленное, как будто из глубин Аида. Где же она, моя кисонька?

Не может быть! Я остолбенел от ужаса: мяуканье доносилось изнутри статуи. Ноги сами меня понесли вон из храма. У дверцы, однако, я задержался: неужели кошка действительно сидит в статуе? А как же бог?

Помедлив, я зашел за спину бога, куда жрецы посторонних не пускают. В ножище статуи чернело отверстие. Я заглянул туда и отпрянул: навстречу мне высунулась усатая мордочка. Кошка прыгнула мне на плечо, ластилась, мурлыкала, и тут мы нагляделись друг на друга вдоволь. А внутри пищал разноголосый хор... Догадалась-таки хитрая зверюшка вывести котят внутри бога!

А он — ничего, даже не шевелится, все так же улыбается с недоступной высоты. Я сунул голову в отверстие: там было темно, но многочисленные дыры в статуе, незаметные снаружи, пропускали лучики света, и можно было разглядеть распорки, паутину и мусор внутри.

«Если правда, что бог Дионис прилетает с Олимпа, не станет он ютиться в такой пакости», — подумалось мне, и страх от меня отлетел.

Я вынул из-за пазухи кусочек сала и стал кормить голодную кошку.

Вдруг железные пальцы сдавили мое плечо. Я обернулся: младший жрец Килик, схватив мою кошечку за хвост, изо всей силы шмякнул ее головой о каменный парапет. Затем Килик сунул руку в отверстие и, пошарив, вытащил слепых котят, крошечных, как мыши. Дрожащих, несчастных, беззащитных, он утопил в бассейне с водой, куда фонтан бросал светлые струи, у подножия улыбающегося бога.

Маленьких, слабеньких — утопил! Бешенство затмило мои глаза — я ринулся и вцепился зубами в руку жреца. Килик схватил меня за шею и погрузил мою голову в бассейн. Я захлебывался, глотал холодную воду, в глазах расплывались радужные круги, я хотел кричать, в раскрытый рот входила вода, вода...

Но пальцы Килика разжались, кто-то меня вытащил и положил на пол. Я открыл глаза — надо мной старик комедиант Мнесилох отпихивал рассвирепевшего жреца.

Так в мою жизнь вошли они — Килик и Мнесилох, вошли вдвоем: один как злой, другой как добрый демоны. А бога Диониса я перестал замечать. С виду он такой неприступный и важный, как главный стражник на рынке, а внутри труха и паутина. Не мог даже заступиться за бессловесного котенка, а что ему стоило хоть пальцем двинуть?

ЖРЕЦ КИЛИК

В храм Диониса целый день идут и едут богомольцы. Тот просит исцеления от болезни, другой молит урожая, третья ждет ребенка, четвертый, наконец, явился так просто, от любопытства или от нечего делать. Все приносят в храм богатые дары: ковер за удачную торговлю, вазу за оправдание в суде, курицу за разгаданный сон. На каждом даре написано, за что именно подарен, а у курицы на шее — ярлычок с надписью.

Дары принимает младший жрец Килик. У него косое пузо, ручки и ножки, как щепки, и он напоминает круглую курильницу на проволочных ножках. Ковры, сосуды, треножники и прочую дареную утварь Килик переписывает и отправляет в сокровищницу, а телят, ягнят, кур, зайцев громко приказывает возложить на алтарь богов. Привычные рабы понимают, что это значит: разжигают на алтаре огонь и начинают палить шерсть и перо. Килик объявляет верующим, что бог милостиво принял жертву. Почувствовав запах паленого, жертвователи уходят, а рабы относят мясо на кухню.

Обман этот мне не нравится, но я молчу. Богу все равно ведь — не нужна ему человеческая еда, --">