Надежда Феликсовна Остроменцкая - Ветеран Цезаря

вскочили с мест. Один отец продолжал спокойно возлежать за столом.

— О боги!.. О боги!.. — кричал Диксип, раздирая в клочья и так уж изорванную тунику.

— Перестань! — приказал отец. — И отвечай толком: почему вернулся так скоро?

— О боги!.. О боги!.. — рыдал Диксип, колотя себя в грудь. — Всё погибло! Корабль ударился о подводную скалу и раскололся… Спаслись только я да кормчий…

Отец побелел:

— А деньги? Ты вёз восемьдесят миллионов сестерций!

Диксип с силой опустил оба кулака на свой череп:

— Будь проклята эта голова! Всё забыл!.. Думал только о спасении своей жизни. Теперь она в твоих руках.

Отец не ответил. Я взглянул на него и испугался: губы посинели, лицо исказилось. Мне показалось, он слушает уже не Диксипа, а кого-то внутри себя. Вдруг он поднялся, сделал шаг к двери и, согнувшись, схватился за грудь:

— Какая боль… Ох! В гавани продуло… что ли…

Мать и рабы подхватили его под руки.

— Ляг в постель, — лепетала мать, — я сейчас пошлю за врачом. Ляг.

Рабы подняли отца и понесли. Он стонал. Я пошёл следом за матерью и сел у двери в спальню. Диксип выбежал из дому, крикнув, что сейчас приведёт врача. Рабы вышли, опустив за собой занавес. Стало тихо. Доносились только приглушённые всхлипывания матери. А я был так напуган, что даже не мог плакать. Но вот появился врач. Несмотря на страх за отца, я заметил и запомнил, что Диксип с ним не вернулся.

На меня никто не обращал внимания, и я пробрался за врачом в спальню. Не смея подойти к ложу, я смотрел издали. Грек^[3] взял руку отца, подержал в своей, отпустил… и рука упала как деревянная. Врач приложил ухо к груди больного, оглянулся на нас и, достав из сумки ножичек, сделал на руке отца надрез.

— Дух его в ожидании асса бродит на берегу Стикса^[4],— объявил он, — кровь уже загустела.

От Валерия я знал, что умершему, перед тем как его похоронить, вкладывают в рот асс, чтобы он мог заплатить этой монетой Харону за перевоз в царство мёртвых. Я понял, что жизнь отца оборвалась.

Мать вскрикнула и прильнула к его телу.

Так море причинило нам первую беду.

Глава вторая

С этого дня начались для меня страшные перемены.

В первые дни после похорон мы с матерью вместе плакали и приносили жертвы духу умершего. Но вот однажды к нам пришли оценщики и объявили, что откупщики требуют возмещения утраченных отцом денег, что сумма очень велика и если мы не можем её выплатить, наш дом, рабы и вещи, по постановлению претора, будут проданы в пользу компании. Мою плачущую мать повели через весь город к банку Требония, где отец хранил деньги. Мне было только четырнадцать лет, я ещё не имел права защищать наши интересы, но я побежал за матерью и видел сочувственные взгляды, которыми провожали её прохожие на улицах. Требоний показал нам счёт Гнея Сестия Гавия и объяснил, что, помимо денег компании, отец вложил в последнюю финансовую операцию почти всё, что имел. (Как мы потом узнали, это был заём одному из городов провинции Азии для уплаты контрибуции, наложенной Суллою.)

И вот наше имущество продали с аукциона^[5]. Мать плакала день и ночь, особенно после того, как дом и всё, что в нём было, купили какие-то неизвестные люди. Нам оставили только самое необходимое: шкафчик со статуэтками ларов^[6], немного посуды, кухонную утварь, постели, платье и бельё. А рабы остались у нас только те, которые пришли с моей матерью из дома её родителей.

Перед аукционом Валерий прибежал проститься со мною. Я обнял его и с великим плачем целовал, а он в это время шепнул мне на ухо:

— Говорят, какой-то мошенник помог Диксипу спасти деньги, а теперь болтает всюду, что Диксип его надул: дал меньше, чем обещал… или совсем ничего не дал. Я постараюсь всё разузнать и передам тебе. А ты пока молчи.

И я молчал, ожидая прихода Валерия. Но он исчез. Видно, продали его куда-нибудь далеко.

Один раб, нянчивший мою мать, когда она была ещё малюткой, нанял нам квартиру в шестиэтажном доме на окраине города. В новой квартире нашей было всего четыре комнаты: по одной спальне для меня и матери (на зиму и лето!), один триклиний, в котором мы должны были обедать круглый год, комната для рабов и кухня. Я даже не представлял себе, что люди могут жить так тесно! И вот теперь мы собирались перебраться в эту крохотную квартиру из нашего огромного дома, где было два триклиния, зимний и летний, и у каждого из нас по две спальни: зимой мы --">