Библиотека knigago >> Культура и искусство >> Культурология и этнография >> Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика


"След Сокола. Книга третья. Том второй. Новый курс – на Руян" Сергея Самарова – это мощное и захватывающее продолжение эпической фэнтезийной саги. Автор берет нас в путешествие в древнюю Русь, где мы становимся свидетелями поразительной истории о мужестве, предательстве и магических битвах. Герои книги, русские князья и древние славяне, столкнутся с коварным противником - королем Руяна и его темными силами. С помощью боевой магии и острого ума они должны противостоять опасности,...

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА

Ю Е Березкин - Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика

Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика
Книга - Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика.  Ю Е Березкин  - прочитать полностью в библиотеке КнигаГо
Название:
Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика
Ю Е Березкин

Жанр:

Культурология и этнография, Языкознание

Изадано в серии:

неизвестно

Издательство:

неизвестно

Год издания:

-

ISBN:

неизвестно

Отзывы:

Комментировать

Рейтинг:

Поделись книгой с друзьями!

Помощь сайту: донат на оплату сервера

Краткое содержание книги "Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика"

Аннотация к этой книге отсутствует.

Читаем онлайн "Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика". [Страница - 4]

землю со дна первичного океана)[44].

Миф о собаке-предательнице содержит некоторые «околобиблейские» мотивы, такие как мотив жесткого покрытия на телах первых людей, позже сохранившегося на пальцах в виде ногтей[45], и мотив ягоды, съеденной вопреки запрету [46]. Даже если древнейшая область распространения подобных мотивов не ограничивалась Передней Азией[47], в Сибири они в любом случае выглядят чужеродно, будучи привязаны лишь к данному контексту. Можно поэтому предполагать, что сюжет о собаке-предательнице сформировался поздно, на периферию своего ареала (Восточная Европа и Дальний Восток) был принесен уже в сложившемся виде и поэтому не пригоден для реконструкции ранних верований[48]. Однако для той территории, где сюжет сложился первоначально, он — как косвенное свидетельство былого бытования идей, противоположных провозглашаемым, — служит дополнительным подтверждением важности представлений о собаке, видящей духов и помогающей душам. Если «околобиблейские» мотивы попали в Сибирь с юга, то зона формирования этого сюжета скорее всего включала юг Западной Сибири — Алтай — Западную Монголию[49].

На Дальнем Востоке набор «собачьих» мотивов беднее, чем в Центральной Евразии. У тунгусоязычных народов Приамурья — Приморья, равно как и у маньчжуров[50], собака выступает стражем загробного мира и проводником туда душ, отдельно упоминаются реки крови и гноя и — у орочей — собачьи селения. У нанайцев душа, приближаясь к цели, проходит через местность, «где слышен лай собак» [51], но, возможно, это всего лишь обычная оценка расстояния, которое остается пройти. Айнские (собака-проводник) и нивхские (деревня собак) материалы — скорее всего неполные — новых подробностей не добавляют. Мотив реки крови зафиксирован у эвенков и может являться общетунгусским, но «загробной собаки» в Восточной Сибири нет. К тому же эвенкский текст, в котором упоминается река крови, относится к жанру волшебной сказки и мог быть заимствован целиком, вместе со всеми включенными в него мотивами. Языки и культуры народов Приморья и Нижнего Амура, с одной стороны, и южносибирских тюрко- и монголоязычных народов, с другой, демонстрируют разнообразные параллели в обход эвенков [52]. Возможность относительно поздней диффузии некоторых из интересующих нас мотивов в свете этого не исключена, причем диффузия скорее шла с запада на восток. Так, если у нанайцев душу в загробный мир ведет собака, то у живущих восточнее, близ устья Амура, ульчей — белки, лисы, колонки или особые духи [53].

Среди мотивов, встречающихся как на юге Сибири, так и на Дальнем Востоке, — собачьи селения, то есть особый, предназначенный для собак загробный мир. Хотя этого мотива нет в Иране, стоящая за ним идея выделения собаки и человека среди всех прочих существ — общая с зороастрийскими представлениями. Возможно, что метаморфозой данного мотива являются евразийские представления о мире псоглавцев, зафиксированные в Греции[54], в восточной Прибалтике у эстонцев, финнов, латышей и литовцев [55], в Поволжье у мари [56], и в Южной Сибири — Восточной Азии у хакасов [57], алтайцев [58], бурятов [59], монголов [60], китайцев [61][62].

Палеоазиатские представления — как ареально, так и по существу — связаны скорее с аляскинскими традициями, чем с более западными сибирскими. В целом у чукчей, коряков, эскимосов и атапасков западной Аляски (ингалик) представлены мотивы селения собак в загробном мире, реки слез, собаки-помощника, хорошего отношения к собакам как условия получения от них помощи или безопасного прохода мимо них, а также (у коряков) пищи, которую надо бросить собакам. У тлинкитов зафиксированы мотивы реки слез (вне связи с «загробной собакой»), собаки-помощника и селения собак, расположенного на пути в загробный мир людей. Как и тюрки, тлинкиты считали, что чрезмерные слезы на похоронах затруднят продвижение души к цели. Среди атапаскских групп вне Аляски мотив «собачьего» загробного мира был, очевидно, известен карьер Британской Колумбии (душа человека может по ошибке свернуть на тропу умерших собак). Учитывая неполноту данных о космологии всех атапаскских групп между ингалик и карьер, достаточно вероятно, что какие-то из «собачьих» мотивов у них также были.

В западных районах североамериканского континента южнее карьер данный комплекс мотивов --">

Оставить комментарий:


Ваш e-mail является приватным и не будет опубликован в комментарии.