Ирина Александровна Андрианова (iandri) - Вещебоязнь как путь к нирване

районе, из них 19 – в райцентре. Немногочисленные отряды нарушителей, которые добираются до нас, успешно побеждает отдел охраны нашего заповедника. Здесь я нужна гораздо меньше, чем там. Но, увы, мне стало ясно, что боец в моем лице утратил боеспособность; может, временно, а может – навсегда. Это как если бы солдат потерял руку или ногу: вроде бы он и понимает, что нужно сражаться дальше, но – не может.

Поэтому, ответив так, как от меня ждут, я добавляю:

«Кроме того, я просто физически – без шуток – не могла больше жить в большом городе. Ну, если хотите, у меня определенные проблемы с головой… Поэтому, как только обстоятельства позволили – дочь вышла замуж и необходимость в моем присутствии рядом отпала, я нашла вакансию в лесу и уехала с сыном».

Мои собеседники вежливо кивают: да-да, мегаполис, да, ужасный шум, ужасная суета, им тоже порой так хочется вырваться оттуда… Но как мне объяснить им, что слова «не могла больше» – это не художественное преувеличение? В какой-то момент я поняла, что просто выйти и пройти по улице из точки А в точку Б становится для меня не то что непосильной, но очень трудной задачей, связанной с тяжелой борьбой с самим собой. Трудно объяснить психопатические ощущения людям, которые их не испытывают, но я попробую. Там, где высока концентрация людей (а в мегаполисе это повсеместно), я ощущала, что все они – мои враги и все ненавидят меня; что всем им несложно быстро самоорганизоваться, чтобы устроить мне любое ужасное унижение. Причем унижение это будет заслуженным, потому что я первая искренне ненавижу их всех. В этом смысле я понимаю и уважаю их реакцию на меня. А за что же я их ненавижу? А за то, что они создают беспорядок, что их так много, что они производят мусор, что они его разбрасывают, и что я ничего не могу с этим поделать, даже если каждый день буду проводить волонтерские уборки. А еще они ездят на страшных смердящих автомобилях с орущими магнитолами, они захватывают берега, они страшно кричат матерные угрозы, у них довольные жизнью высокомерные лица. Они ничего не боятся, а я их боюсь. Мне некому пожаловаться, не у кого попросить защиты, потому что я понимаю: я – виновна. Да-да, во всем виновата именно я, а все они – правы. Потому что я – лишняя, я преступно занимаю место. Собственно, в этом гигантском человеческом муравейнике все лишние; каждый является очередным лишним телом, претендующим на драгоценный территориальный ресурс. Но достоинство этих величественных в своем самодовольстве победителей – в том, что они этого не замечают. Быть бессмысленным, ненужным и даже вредным, и при этом искренне считать себя важным и значимым – такая иллюзия говорит об избранности. Стало быть, все они избраны не знать правды и потому имеют право наслаждаться жизнью. А я – наоборот, обречена знать правду. Иллюзия меня не избрала. Значит, я справедливо расплачиваюсь. Я искренне не понимаю, по какому праву я могу здесь существовать, двигаться вот по этой улице, занимать место, которое вытесняет объем моего тела, становиться препятствием на пути других, избранных. Никакие разумные объяснения не кажутся мне удовлетворительными. Единственный ответ – ни по какому праву. Чтобы успокоиться, я должна убраться и не мешать.

Вещебоязнь

В истории моей болезни есть один положительный момент. Дело в том, что она замечательно корреспондирует с природоохранной добродетелью самосокращения, и это меня немного утешает. Сейчас поясню. Еще много лет назад, когда я еще не так боялась двуногих конкурентов по планете, и даже верила, что мое существование может быть оправдано, я стала избегать приобретать одежду и вообще любые вещи, кроме самых необходимых. Идею покупки новых предметов я оставила еще в молодости: тренд к сокращению потребления органично вошел в меня, как нож в масло, потому что не требовал от меня никаких усилий. Но с некоторых пор мне стало казаться абсурдом не только умножать вещи в масштабе планеты, стимулируя их производство, но увеличивать их количество (пусть подержанных, из сэконд-хэнда) в зоне моей жалкой тушки. Если она сама не нужна, то какой смысл может иметь обматывание ее в красивые тряпки? Кроме как задачи спасти от холода и презрительных взглядов окружающих, смысла в одежде нет. В моем случае осознание этого стало таким острым, что я испытывала тяжкую тоску при мысли, что мне нужно сделать усилие, отправиться в какой-то --">