Витторио Страда - Между Марксом, Ницше и Достоевским

юношеские годы сильное влияние этого мыслителя (Луначарский, постоянно интересовавшийся Ницше, подтверждал это даже в 1928). Вот что писал Луначарский: «Ницше учил, что человек волен создавать себе иллюзии и грезы, если только они ведут его вперед по пути творческих побед, к росту сил, к царственному счастью власти над природой. Пусть даже греза окажется неосуществимой, пусть идеал - сверх сил, дело лишь в том, чтобы человек был смел и стремился вперед. Отнимите у человека подобную иллюзию, и, если он силен, он создаст себе другую, еще более прекрасную. То же, что ждет его, быть может, прекраснее всех грез».

Как видим, Ницше играет здесь иную роль, чем у С. Булгакова и Л. Франка: это уже не трагическое свидетельство нигилизма или попытка изживания нигилизма, философ выступает как теоретик мифа, помогающего жить вопреки нигилизму. То, что ницшеанский миф - это аристократический и индивидуалистический миф Сверхчеловека, а миф Горького и Луначарского - пролетарско-коллективистский миф Сверхчеловечества, имеет, на наш взгляд, второстепенное значение по сравнению с их общими корнями: именно эта общность побудила Луначарского в 1928 году признать в Ницше и фашизме силу, хотя и противостоящую коммунизму, но родственную ему: «Мы одинаково за диктатуру, мы одинаково за беспощадность в борьбе, мы одинаково за силу, потому что и мы, и они - действительные силы». Что же касается промежуточных, либерально-демократических сил, которые пытаются «создать веру в возможность разрешения социальных проблем одной словесностью», то они достойны всяческого презрения (см. М. Лейтензен. Ницше и финансовый капитал. Вступительный очерк Анат. Луначарского. М.-Л., 1928).

Эти рассуждения Луначарского свидетельствуют, конечно, о том, что его мысль в советский период неудержимо мельчала, но нельзя сказать, что его теоретические позиции в дореволюционный период лишены интереса, хотя он и не может считаться оригинальным мыслителем. Несомненно, духовно более ярким был другой богостроитель - Максим Горький, идеи которого в рассматриваемый период были и остались органической частью его мировоззрения и в новой форме предстали в 30-е годы, в эпоху «социалистического реализма» (см. об этом мои работы: «Le veglie della ragione». Torino, 1986; «Simbolo e storia». Venezia, 1988).

Вне зависимости от личных судеб участников религиозно-философской и идейно-политической дискуссии в России начала XX века можно сказать, что центром этой дискуссии, происходившей в значительной мере под знаком Маркса и Ницше, была проблема нигилизма - но не в таком понимании нигилизма, какое существовало в 1860-е годы. Лишь Достоевский гениальным чутьем уловил в современном ему нигилизме философскую проблему, как она была потом поставлена Ницше и как ее переживала русская культура XX века. Нигилизм, понимаемый как обесценение высших ценностей, порождается, согласно Ницше, самой христианской моралью. Эта мораль объявила человека абсолютной ценностью, избавила его от случайного в процессе становления и, таким образом, выставила щит против нигилизма. Но она взрастила новую силу, силу истины, которая направила свое оружие против самой себя, почему и оказалась перед пропастью нигилизма.

Мы не будем здесь прослеживать, как Ницше анализирует нигилизм Нового времени, напомним только, что теоретическое обоснование пути спасения от этой пропасти он видит в иллюзии. Против нигилистического декадентства Ницше выдвигает миф Сверхчеловека. В России богостроители надеялись преодолеть нигилизм, который считали попросту «мещанским», путем создания коллективного и коллективистского Сверхчеловека, один из вариантов которого, собственно, и утвердился после Октябрьской революции. Богоискатели, если понимать этот термин в самом широком смысле, избавились от нигилизма не с помощью искусственного суррогата - псевдорелигии, а благодаря подлинной религиозности, основанной на признании трансцендентальных ценностей и вере в них. Другие, как Розанов, переживали нигилизм в формах метафизического и бытового витализма, но в конце концов при виде революционного апокалипсиса, ужаснувшись перед пропастью небытия, нашли утешение, формально вернувшись к традиционной религии. Третьи, как Александр Блок, до конца прошли с чувством трагедии и своего рода стоицизмом декадентства путь почти мифологической борьбы между Марксом и Ницше в России Достоевского, освещенной закатным заревом

--">