Нина Эптон - Любовь и французы

связей между маврами и христианами. Ей приходилось слышать, что подобные связи — не редкость и что некоторые испанские короли переняли сарацинский обычай держать при дворе многочисленный гарем. Втайне она дивилась поведению герцога и почти против воли бросала взгляды на сидевшую у огня мавританскую певицу. Несомненно, девушка принадлежала к числу наиболее соблазнительных пленниц... И когда вечером та начала петь, тревога герцогини усилилась еще больше.

Пленница пела в живой, волнующей манере, и во всех песнях речь шла о любви: покорность влюбленного, надменность возлюбленной, горечь страсти, безответной, но неизменной.

«Ясно, что песни эти предназначены для узниц гарема,— заметила герцогиня.— Такие любовники должны жить очень далеко от предметов своей любви».

Музыка и слова глубоко проникали в душу малыша, сидевшего у ног герцога. Он сонно пробормотал: «Я хочу выучить эти песни. Они мне нравятся больше, чем chansons de geste^[5] наших менестрелей». Герцог, наклонившись, ласково потрепал сына по щеке. «Ты выучишь и те, и другие»,— сказал он и поднял блестевшие от вина глаза на менестреля, говорившего с пленницей. «Андрэ узнал множество мавританских песен, а мавров научил многим своим. Душенька, ты должна послушать и его, и мавра Али, когда они, как следует приложившись к кувшину, примутся состязаться в пении — это одна из самых забавных вещей, какие мне приходилось видеть и слышать... а впрочем, нет, возможно, будет лучше тебе этого не слышать... их песни не для дамских ушей».— «Ну а мне можно, я не женщина»,— воскликнул маленький Гийом. «Как неравнодушен он к ним уже сейчас»,— заметила герцогиня, внезапно улыбнувшись мужу.

Очень скоро в каждом замке Южной Франции, если верить Roman de Galerent^[6], в дамских покоях молодые женщины стали петь сарацинские песни:

Все звуки песен сарацинских,

Бретонских лэ и лотарингских,

Гаскони, Франции напев...

Однако неверно было бы представлять себе дам, чьи образы служили трубадурам источниками вдохновения, субтильными созданиями, не знавшими другого занятия, кроме как, склонившись над рукоделием, напевать новомодные песни. На самом деле они вовсе не были такими уж «небожительницами». В числе их талантов были хорошо отработанные навыки оказания первой помощи, поскольку их кавалеры то и дело получали ранения — если не в настоящих сражениях, то на живописных, однако часто кровопролитных турнирах. Большинство средневековых героинь то и дело мчались на помощь своим рыцарям с перевязочным материалом и ведрами горячей воды. Для многих из них то была, несомненно, лучшая возможность приблизиться к незнакомому мужчине, дотронуться до него. Говоря словами автора Chatelaine de Couci^[7], «множество признаний во взаимной любви прозвучало, когда дамы ухаживали за ранеными».

Девицам было хорошо известно, как отстегиваются многочисленные детали рыцарского снаряжения, в их обязанности входило заботиться о гостях-рыцарях — готовить им ванну, стелить постель и делать массаж, чтобы они скорее заснули (Жерар де Руссильон). А еще рыцари любили, чтобы женщины чесали им спину. В LEscoufle^[8] описана бытовая сцена, когда граф после обеда удаляется в женские покои, садится у огня, снимает сорочку, и женщины кидаются его скрести...

Гийому было всего пятнадцать, когда умер его отец, и вскоре юноша отправился в крестовые походы в Испанию и Палестину, где, несмотря ни на что, находил время писать песни: непристойные песенки в стиле chansons de geste, вызывавшие взрывы грубого хохота у его товарищей по оружию («Он был груб и распущен»,— писал Уильям оф Малмсбери), а также первые песни, восхвалявшие радость любви — не наслаждение от удовлетворения похоти, а чувственную экзальтацию, способную вознести счастливца, испытавшего ее, к вершинам небесного блаженства.

«О любви я не могу сказать ничего, кроме хорошего,— писал он,— потому что знаю, какое великое наслаждение она доставляет тому, кто соблюдает ее законы». Гийом первым заговорил о законах любви, хотя он вовсе не был выразителем идей куртуазной любви с присущими ей строгими ограничениями. Он, должно быть, не разобрался бы в таких тонкостях и, скорее всего, посмеялся бы над ними. В его ухаживаниях не было ничего платонического, и Гийом открыто хвастал своими победами, глубиной своих познаний в искусстве любви. «В делах такого рода я непогрешимый знаток, еще не бывало такого, чтобы женщина, с которой я провел ночь, наутро --">