Сергей Сергеевич Аверинцев - О некоторых константах традиционного русского сознания

включи­тельно, и предлагает им одну программу и парадигму поведения, единообразную бытовую культуру. И хозяйство, как оно здесь поня­то, требует всего человека без остатка: «Домострой» характерным образом предполагает, что и на досуге, в гостях, не должно быть дру­гих разговоров, по крайней мере для женщины, как все на те же хо­зяйственные темы о том, «как порядню (хозяйство. — С. А.) ведут, и как дом строят, и как дети и служок учат». Напоминаю, что самое заглавие «Домострой», словообразовательная калька греческого oIkovoiilkoi;, выражает ориентацию на хозяйство и жесткую, непоблаж-ливую хозяйственность как высшую ценность и меру всех вещей. Кто остается вне парадигмы, кроме социально несвободного человека, холопа или нищего? Монаху, разумеется, не подойдут в буквальном смысле рекомендации «Домостроя» насчет супружес­кой жизни, — но победа «иосифлянского» направления над «нестя­жательским» в русском монашестве, совсем накануне составления «Домостроя», способствовала тому, чтобы и монашество приняло хозяйственно-домостроевские черты.

Вообще говоря, можно поспорить, где больше авторитаризма, принимаемого за само собой разумеющуюся норму: в старой евро­пейской или в старой русской традиции. Но русской традиции оста­валось чуждым одно очень характерное явление западной старины: авторитарный плюрализм, как он выразился хотя бы в многообра­зии «орденов» католического монашества, но прежде всего в сословной организации общества; напомню, что «сословия» и «ордена» обозначаются по-латыни одним и тем же плюралисом «ordines». Когда Святейшая Инквизиция, приведенная в XVI веке в весьма нервозное состояние успехами Реформации, потребовала ответа у великого Тинторетто относительно игр, которые он позволял себе с сакральными сюжетами, художник отнюдь не стал говорить, ска­жем, о свободе индивидуального творчества, но и не выказал ника­кой готовности признать себя виновным, - он сослался на прецеден­ты, оправдывающие внутри его ordo, его художнического сословия и цеха его поведение. Инквизиция, в общем, отступила. Совершенно очевидно, насколько западная модель авторитарного плюрализма благоприятствовала семье — еще одному ordo: если уже существует уверенная, сама собой разумеющаяся привычка к размежеванию областей действия даже самых жестких авторитетов, самых непре­ложных обязательств — ибо каждый человек есть подданный своего государя, сын своей Церкви, член своей гильдии и т. п. и т. д., — то очевидна реальность такого ordo sui generis, как семья, авторитар­ная, но внутри себя обладающая определенным суверенитетом, кор­ригируемая другими авторитетами, но и в свою очередь их корриги­рующая. Напротив, в русских обстоятельствах границы между юрисдикционными сферами различных авторитетов и ценностей, если не предотвращающие возможность коллизий и конфликтов, то хотя бы вводящие их в определенные русла, значительно менее от­четливы. Слишком часто возникающая в русской истории готовность масс отказаться от свободы обусловлена, как кажется, дискомфор­том из-за наличия наплывающих друг на друга и стремящихся от­менить друг друга кодов поведения, отношения между которыми не структурированы или недостаточно структурированы и каждый из которых притязает на то, чтобы быть единственным. Достаточно вспомнить петровские реформы, разделившие русское общество на два микросоциума — бородатых и бритых: над крестьянами, купца­ми и в особенности духовенством, над русскими, остававшимися в мире «Домостроя», сохранял свою власть старомосковский церков­ный запрет брить бороду, но ведь и дворянам, напротив, было веле­но — не разрешено, а именно безоговорочно приказано царским указом — быть бритыми, и это был анти-Домострой (как известно, еще первые славянофилы через полтора века после петровских за­претов имели небольшие проблемы с местной властью по поводу своего решения носить бороды, — другое дело, что тут уже времена менялись быстро).

Дворянское восприятие семьи, как оно выразилось в таких ли­тературных памятниках, как «Детские годы Багрова-внука», трило­гия раннего Льва Толстого и множестве менее знаменитых, пред­ставляет важный для истории русской культуры феномен, становление которого происходило в отталкивании, не всегда по­следовательном, но всеобщем, от домостроевской нормы. Усадебно-семейная атмосфера прошлого столетия явилась одним из важней­ших культурных факторов. Когда мы присматриваемся к --">