Ангел Иванович Богданович - Н. Н. Златовратский

что онъ рисуетъ. И въ артели нѣтъ живыхъ лицъ, а созданья благодушной фантазіи автора, выдумывающей какую‑то сладостную идиллію въ петербургскихъ углахъ, гдѣ артельщики водовозы ведутъ душевнѣйшіе разговоры, а авторъ ихъ подхватываетъ и заноситъ въ поученіе интеллигенціи.

Эти два очерка «Крестьяне присяжные» и «Въ артели» лучше другихъ. Въ нихъ не такъ сильно отдаетъ елейностью г. Златовратскаго, они написаны хорошимъ языкомъ, безъ слащавости и приторнаго умиленія. Но и въ нихъ фигурируютъ не люди, а скорѣе абстракціи, хотя эта особенность г. Златовратскаго еще не проявилась здѣсь съ такой силой, какъ въ главныхъ его произведеніяхъ – «Устои», «Деревенскія будни» и «Золотыя сердца». Что г. Златовратскій не чуждъ пониманія художественной правды и не всегда рисовалъ фарфоровыхъ мальчиковъ и мужичковъ, видно какъ въ упомянутыхъ разсказахъ, такъ и въ нѣкоторыхъ другихъ, напр., «Предводитель золотой роты», начало котораго сдѣлало бы честь Гл. Успенскому. Къ сожалѣнію, и этотъ разсказъ испорченъ дѣланнымъ концомъ, въ которомъ проглядываетъ никогда не покидающее автора желаніе не столько рисовать, сколько морализировать и поучать, крайне затрудняющее чтеніе произведеній г. Златовратскаго. Художественный талантъ, отпущенный ему отъ природы, онъ окончательно потопилъ въ фантастическихъ представленіяхъ о какой‑то невѣдомой правдѣ, которую надо искать ни деревнѣ, для чего предварительно требуется – «отрѣшеніе», а затѣмъ «вѣра сердца».

«Золотыя сердца» должны иллюстрировать эти двѣ особенности истиннаго человѣка, какимъ онъ представляется г. Златовратскому. Его излюбленный герой Башкировъ «отрѣшается» отъ города и уходитъ въ деревню, гдѣ лѣчитъ мужиковъ. Онъ не то цыганъ, не то башкиръ по рожденью, не русскій во всякомъ случаѣ. Почему понадобилась это чисто внѣшняя черта непонятно. Имѣй мы дѣло съ авторомъ французомъ, было бы ясно, что авторъ желаетъ показать вліяніе наслѣдственности, напр., и ужъ, конечно, ни въ чемъ подобномъ нельзя заподозрить нашего автора. Башкировъ физически уродъ, но тѣмъ совершеннѣе его душевныя качества. Онъ – «двухъэтажная башка», все ему дается съ полуслова, память, способности – все первый сортъ, и онъ, что самое главное, понимаетъ и знаетъ народъ. У него есть «устои», а каковы они, авторъ особенно не распространяется, но пытается въ одной сценкѣ выяснить, въ чемъ дѣло, почему Башкирову доступенъ народъ. Приводится слѣдующій знаменательный діалогъ.

«– Скажи, Башкировъ, – заговорилъ пріятель, – ты хорошо, вѣдь, знаешь простой народъ?

– Чаво я знаю? знаю я Петра да Сидора. Вотъ чаво я знаю! (Нужно замѣтить, что Башкировъ говорилъ почти невозможнымъ для порядочнаго общества языкомъ: это была смѣсь семинарскаго жаргона съ мужицкимъ; да кромѣ того, онъ говорилъ протяжно, лѣниво ворочая языкомъ).

– Ну, да хоть этого Петра да Сидора изучилъ же ты? Вотъ они съ тобой сходятся, тебѣ довѣряютъ. Ты, значитъ, знаешь, чѣмъ разрушить ту стѣну недовѣрія, которая существуетъ между нами и ими?

– Знаю, – протянулъ Ванюша, хитро улыбнувшись.

– Въ чемъ же, въ чемъ же штука‑то? – вскрикнулъ обрадовавшійся юноша: – трудно?

– Нѣтъ, ничего… легко!

– Легко?

– Не сумлѣвайся… легко…

– Ну такъ въ чемъ же штука‑то?

– Штука‑то?… Былъ нешщастнымъ!

«Пріятель отчего‑то переконфузился…»

Отчего переконфузился пріятель, дѣйствительно, трудно понять, и авторъ этого не объясняетъ.

Вотъ этотъ‑то «нешщастный» Башкировъ и есть соль земли, отрѣшившійся отъ всего и ушедшій въ себя. Можно думать, что для отрѣшенія надо уйти въ народъ, но это невѣрно, такъ какъ и въ народѣ соль земли составляютъ двѣ бабы-начетчицы, которыя тоже отрѣшаются и поясняютъ это такъ:

«– Какъ же вы рѣшили? – спросилъ я.

– А такое наше рѣшеніе: все сдать на міръ и отрѣшиться… Будетъ ужъ, Миколаичъ, пожили для міру…

– И уйти?

– И уйти.

– Куда же?

– Нигдѣ путь не заказанъ тому, кто отрѣшился, – сказала Павла.

– И это не тяжело вамъ, тридцать лѣтъ проживши здѣсь?

– Возьми крестъ свой, сказано… Чѣмъ тяжелѣе, тѣмъ и богоугоднѣе. Въ томъ‑то, милушка, и сила, что умѣй отъ куска, отъ жилища, отъ живота отрѣшиться, и будетъ вѣра твоя велика. А безъ этого – все тлѣнъ и слабость…»

Къ нимъ присоединяется Катя, майорская дочь, которая открываетъ еще одинъ элементъ – «вѣру сердца». Въ чемъ заключаетеся вѣра сердца, авторъ не поясняетъ. Онъ, впрочемъ, ничего не поясняетъ, полагаясь на читателя, который --">