Ангел Иванович Богданович - «Ганиеле» Гауптмана и «Притчи» Л. Н. Толстого

называемой интеллигенціей и народомъ. Жизнь интеллигенціи еще насквозь проникнута языческими началами: въ ея законахъ и уставахъ, которымъ долженъ подчиниться и народъ, все еще дѣйствуетъ жестокое римское право, и въ зародышевомъ представителѣ интеллигенціи – въ Брехуновѣ – живетъ духъ Цезаря, мечтавшаго о захватѣ міра. Какъ Цезарь, какъ все язычество, Брехуновъ только и мечтаетъ о захватѣ – зачѣмъ? Затѣмъ, чтобы возбуждать страхъ и зависть и имѣть возможность питать къ слабымъ презрѣніе. Зачѣмъ Брехунову столько денегъ, лавокъ, домовъ, рощъ и т. д.?. Вѣдь для его вполнѣ безпечнаго счастья довольно было бы одного дома, одного небольшого клочка земли. И всѣ Брехуновы, вся интеллигенція помѣшана на томъ же тщеславіи, на жаждѣ ненужныхъ жизни матеріальгыхъ выгодъ, съ неизбѣжнымъ насиліемъ и обманомъ. Не то стихійный Никита, народъ: тамъ, гдѣ онъ не развращенъ, ге втянутъ въ хищничество, тщеславіе уже не встрѣчается – по крайней мѣрѣ въ видѣ страшной душевной болѣзни, какъ среди интеллигенции. Въ глубинахъ народныхъ замѣтны истинно христіанскіе обычаи братства, равенства и свободы – свободы мысли, и вѣры, и слова. Нѣтъ тщеславія, нѣтъ и алчности къ богатству. Большинство народа цѣлью труда ставитъ необходимое питаніе; для большинства интеллигенціи эта цѣль – какое-нибудь преимущество: господство политическое, экономическое, умственное, т. е. нѣчто по существу не христіанское. Цѣль Никиты – питаніе – легко удовлетворимо, цѣль Брехунова – неудовлетворима вовсе; кругъ жизни народа замкнутъ, какъ геометрическій кругъ; интересы интеллигенціи подобны гиперболѣ, вѣтви которой идутъ въ безконечность, въ безсиліе захватить ее», и т. д.

Что скажеть Л. Н. Толстой, прочитавъ эту статью, трудно предвидѣть, но, по всей вѣроятности, ему станетъ не по себѣ. Врядъ ли ему приходило въ голову – видѣть въ Брехуновѣ интеллигенцію и даже «духъ Цезаря», a въ грѣшномъ Никитѣ – олицетворевіе «стихійной правды», народнаго духа, цѣль котораго – питаніе.

Дальше, повидимому, идти некуда. Остается, впрочемъ, еще одинъ шагъ къ «опрощенію» – признать, что третье дѣйствующее лицо разсказа Мухортый – недосягаемый идеалъ. Онъ такъ кротокъ, смиренъ, ласковъ и жизнерадостенъ, съ природой одною онъ жизнью дышитъ, и если не разумѣетъ «ручья лепетанія^», то ни мало не сомнѣвается, что трава существуетъ затѣмъ, чтобы ее ѣсть, и вода, чтобы пить, a что больше, то отъ лукаваго. Кромѣ «питанія», никакихъ цѣлей онъ не преслѣдуетъ, къ «насильственвой интеллигенціи» вполнѣ равнодушенъ и насчетъ кнута превратныхъ толкованій не придерживается, – пріемлетъ и ничто же вопреки глаголитъ, a если и брыкнетъ иной разъ, такъ больше «любя»…

Іюнь 1895 г.

Годы перелома (1895–1906). Сборникъ критическихъ статей.

Книгоиздательство «Міръ Божій», Спб., 1908

--">