Николай Александрович Добролюбов - Стихотворения Юлии Жадовской

непонятого, непризнанною и т. п. Нет, в стихотворениях Жадовской видна действительная грусть, и, сколько мы можем догадываться по некоторым пьесам, грусть эта происходит из источника более глубокого, нежели какие-нибудь мечтательные или личные раздражения. Ее сердце, ее ум действительно наполнены горькими думами, которых не хочет или не умеет разделять современное общество. Ее стремления, ее требования слишком обширны и высоки, и не мудрено, что многие бегут от поэтического призыва души, страдающей не только за себя, но и за других и с увлечением говорящей:

Говорят, придет пора,

Будет легче человеку,

Много пользы и добра

Светит будущему веку!..

Что им, этим толпам людей, холодных и расчетливых, до того будущего, которое принесет много добра человеку! До того ли им!

Бесстрастны, суетны и вялы,

Без пользы для страны родной,

Они, лениво и устало,

Идут избитою тропой…

…Для их души одна потреба —

Чтоб сытым быть, покойно спать…

Зато не дастся им от неба

Призваний высших благодать^[8].

Это сознание пустоты и ничтожности окружающего света составляет уже не гремушку самолюбия, не каприз сердца, а действительное страдание, которое может понять всякий мыслящий человек. Прочтите хоть это стихотворение:

Нет, никогда поклонничеством низким

Я покровительства и славы не куплю,

И лести я ни дальним и ни близким

Из уст моих постыдно не пролью.

Пред тем, что я всегда глубоко презирала,

Пред чем порой дрожат достойные – увы!

Пред знатью гордою, пред роскошью нахала

Я не склоню свободной головы.

Пройду своим путем, хоть горестно, но честно,

Любя свою страну, любя родной народ,

И, может быть, к моей могиле неизвестной

Бедняк иль друг со вздохом подойдет.

На то, что скажет он, на то, о чем помыслит,

Я, верно, отзовусь бессмертною душой…

Нет, верьте, лживый свет не знает и не смыслит,

Какое счастье быть всегда самим собой!

Скажите, сентиментальность ли это? Призрачные ли это страдания? Нет, ничего не может быть существеннее этого горя, которое приводит человека к поэтической мечте, что он найдет наконец сочувствие – после смерти… Нет этого сочувствия при жизни, и нечего добиваться его от людей, нечего раскрывать им свои душевные раны. Надо удалить свое сердце от житейского шума, надо очистить себя от мелочей людских и остаться наедине с своей душой, с ее воспоминаниями и горем, – вот к чему приходит поэт, хранящий святыню души своей. Он говорит:

Не святотатствуй, не греши

Во храме собственной души.

Поверь, молиться невозможно

При кликах суетных и ложных

Пустых, ничтожных торгашей,

Средь пошлых сплетен и речей.

Очисти храм бичом познанья,

Всю эту ветошь изгони,

Тогда, пред алтарем призванья,

С мольбой колена преклони…

Поэтическая душа верна своему решению: она не повергает своей тоски на суд людей. Она, улыбаясь, слушает пустой разговор, когда на сердце тяжело и грустно;

Как часто слушаю ничтожный разговор

С участием притворным я и ложным!

Вниманье полное изображает взор,

Но мысли далеко, и на сердце тревожно…

Как часто я смеюсь, тогда как из очей

Готовы слезы жаркие катиться…^[9]

Скрытность эта тоже тяжела:

О, как трудно, грустно и обидно

Мне скрывать всю боль сердечных ран! —

восклицает г-жа Жадовская в одном стихотворении. Она даже не надеется на свою твердость, она спрашивает себя:

Как-то справлюсь я с моею ролью?

Как-то слезы, горе утаю?

Как-то скрою от людей и света

Я печаль душевную мою?

И какою-то безотрадно-грустною покорностью судьбе звучит ответ ее на этот вопрос:

Ничего, немножко только воли,

И исчезнут слезы на глазах,

Ничего… еще одно усилье, —

И мелькнет улыбка на устах!..^[10]

«Но что же за причина страданья? Что тревожит сердце поэта среди веселого общества?» – Мало ли бывает причин страданья, читатель! Наш мир – не блаженный эдем, и немало горя выпадает на долю людей, умевших отличить добро от зла. Скажите, разве не законная причина страданья, например, такая мысль:

Чем ярче шумный пир, беседа веселей,

Тем на душе твоей печальной тяжелей,

Язвительнее боль сердечного недуга,

И голос дальнего, оставленного друга

Мне внятней слышится.

Ах, бледный и худой,

Я вижу образ твой, измученный нуждой!

Среди довольных лиц, средь гула ликованья,

Он мне является с печатию --">