Николай Александрович Добролюбов - Сочинения Пушкина

она еще и теперь далеко не совершенна, даже неудовлетворительна; но все же какое сравнение с тем, что было прежде, и незадолго прежде! Мы помним, как лет пять тому назад двое ученых – старый и молодой – ожесточенно ратовали друг против друга за то, как нужно произнести один стих Пушкина: на четыре стороны или стороны;^[5] помним, как двое молодых ученых глумились друг над другом из-за одного задорного стихотворения с подписью «Д-г», не зная, кому приписать его – Дельвигу или Дальбергу^[6]. Да мало ли что можно вспомнить из этого времени, в том же безвредном роде, как будто вызванном отчаянием скуки. И ничего не вышло из этих споров, исследований и открытий: г. Анненков взял просто рукописи Пушкина да с них и печатал большую часть его стихотворений; библиографические справки также наведены им, кажется, почти совершенно независимо от указаний прежних библиографов. Говорим это потому, что большая часть стихотворений и отрывков, помещенных в VII томе, или является ныне в первый раз в печати, или указана не ранее прошлого года в «Библиографических заметках» г. Лонгинова. Там им указаны были пьесы: «На лире скромной, благородной», «Когда средь оргий жизни шумной», «И некий дух повеял невидимо» (отрывок), несколько строф из «Евгения Онегина» и других стихотворений, несколько эпиграмм и пр. Об этих произведениях мы не станем говорить, потому что читатели «Современника», вероятно, помнят их содержание или по крайней мере характер. Из стихотворений, напечатанных ныне в первый раз, замечательны особенно два, относящиеся к последнему времени жизни Пушкина: «Когда по городу задумчив я брожу» и «Когда великое свершалось торжество». Оба они напечатаны были в прошедшей книжке «Современника», и потому о них мы тоже не станем распространяться. Из раннего периода деятельности Пушкина напечатаны два превосходные послания к Аристарху^[7], силою и серьезностью мысли напоминающие послание «Лицинию», а по энергии выражения не уступающие лучшим ямбам Пушкина позднейшей эпохи. Чтобы яснее обрисовать характер выражения пьесы, приведем из нее то место, где поэт определяет обязанности своего Аристарха^[8] (Пушкин, т. VII, стр. 32):

О варвар! кто из нас, владелец русской лиры,

Не проклинал твоей губительной секиры?

Докучным евнухом ты бродишь между муз:

Ни чувства пылкие, ни блеск ума, ни вкус,

Ни слог певца «Пиров», столь чистый, благородный —

Ничто не трогает души твоей холодной!

На все кидаешь ты косой, неверный взгляд.

Подозревая всех – во всем ты видишь яд.

Оставь, пожалуй, труд, нимало не похвальный;

Парнас – не монастырь и не гарем печальный;

И, право, никогда искусный коновал —

Излишней пылкости Пегаса не лишал.

За этим стихом в издании г. Анненкова перерыв: вероятно, поэт допустил «некоторые намеки на современные лица и события», от которых издатель старался, по его словам, очищать пьесы Пушкина^[9]. Не знаем, до какой степени полезно это очищение, потому что не имеем под руками полной пьесы; но думаем, что пьеса нисколько не потеряла бы своего художественного значения, если бы была напечатана вполне. Да если бы и так, то все-таки следовало бы выпущенные в пьесе стихи поместить хотя в примечаниях. Впрочем, так как этого не сделано, и, конечно, по уважительным причинам, то мы обращаемся к тому, что есть. Поэт продолжает свое обращение к Аристарху:

Зачем себя и нас терзаешь без причины?

Скажи, читал ли ты Наказ Екатерины?

Прочти, пойми его, увидишь ясно в нем

Свой долг, свои права; пойдешь иным путем.

В глазах монархини сатирик превосходный

Невежество казнил в комедии народной.

. . . . . . . . . . .^[10]

Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры,

Их горделивые разоблачал кумиры;

Хемницер истину с улыбкой говорил;

Наперсник «Душеньки» двусмысленно шутил,

Киприду иногда являл без покрывала, —

И никому из них цензура не мешала.

Ты что же хмуришься? Признайся, в наши дни

С тобой не так легко б разделались они.

Ты в этом виноват. Перед тобой зерцало,

Дней Александровых прекрасное начало:

Проведай, что в те дни произвела печать!

На поприще ума нельзя нам отступать…

За этим стихом, заключающим в себе столь высокую и благородную мысль, опять находится у г. Анненкова перерыв, тем более досадный, что тут следовали, вероятно, какие-нибудь подробности, которые могли бы объяснить нам некоторые литературные взгляды Пушкина^[11]. Но --">