Юлия Евгеньевна Красовская - Человек и песня

И вдруг что-то «спотыкается» и чудодейство мигом исчезает. «Штой-то не упомним. Как-то тут дале она, эта девица, хвастает, будто сон, видишь, к тому, што «атаману живу не быти, а есаулушку в тюрьмы сидеть, а мне, мол, красной девицы, золотой казной владеть. Тут атаманушку-батюшке Степану Тимофеевичу за обиду ето показалосе, за обиду великую. Розгоряцилсе он, могучи плеча его да разходилисе, удаль молодецкая розыграласе. Тут как-то ему ишше добры молодцы-гребцы говорят, што ты сам, отаманушко, коли только не бабой стал, што ей слухаешь. Он и розгоряцилсе боле того, да взял ей и шарнул-кинул в волну. А сам закручинилсе (видишь, любил ей крепко,— ну, дак ведь не перечь мужику, себя-то повыше его не ставь). А спеть-то уж до конца никак не заможём: из памяти нынце выронилосе, слово на слово наскакиват, не бежит, с мотивом не ладит, вздорит, дак. Забыли».

Велик был мой первый самостоятельный «песенный улов» в тот далекий декабрьский вечер. Вспомнили и древние свадебные песни, и исторические, и протяжные лирические и хороводные игровые...

В тот же вечер впервые сверкнули передо мной страницы истории Терского берега. «Мы — новгородчи, вековечны рыбаки да охотники,— сказали мои новые друзья-учителя.— Из Нова-города пришли сюды наши праотци на лодках-ушкуях. Где — реками сплывали, где — волоком тащили. Незанятых земель, видишь, искали: тесно им было во Нове-городе. Сколь далёко зашли! Крепостного права здесь на веку не бывало (верно, холодновато помещикам показалось сюды забиратьсе! — сказали со смехом). Больша воля тут была. Всякой люд и бежал к нам на Терськой берег жить: погнал царь скоморохов — они к нам прибежали, потом уж пугачевци, разинци от розправы прибегали хоронитьсе опосля розгрому, казаки всяки опальны ссылали опять сюды же. Всем места достало. А то ишше кака-то чудь белоглаза, деды сказывали, жила тут же».

Через несколько лет познакомлюсь я в Мурманске с видным советским историком, впервые выделившим Терский берег как особое место в истории освоения Севера русскими землепроходцами,— с Иваном Федоровичем Ушаковым, а затем буду изучать его труды... А пока сейчас записываю из первых уст... Это потом я узнаю летописное утверждение о том, что уже во времена Ярослава Мудрого пришли сюда первые ушкуйники-новгородцы. Узнаю о разногласиях историков в вопросе определения времени первого появления русских на Терском берегу. Узнаю, что хотя наиболее скептически настроенные и утверждают, что лишь в XV веке появились русские на этом северном пустынном побережье, богатом строевым корабельным лесом, пушным зверем, боровой дичью, царь-рыбой семгой, речными жемчугами скатными, ловчими соколами, быстроногими оленями, тем не менее одна из древнерусских летописей сообщает, что в междоусобной Липицкой битве под Суздалем в 1216 году наряду с другими знатными воинами погиб Семьюн Петриловиць (Семен Петров), «терский данник» (сборщик податей). Из этой скупой записи явствует, что уже в начале XIII века Терский берег хорошо был знаком русским, посещение его было делом обычным, и подати взимались регулярно.

Саамское слово Тре (Тьре) означало лесистый берег, землю, покрытую лесом. В грамотах Великого Новгорода южное побережье Кольского полуострова именуется Тре, Тере, Терь, Тренес. Впоследствии русские стали называть последним именем весь Кольский полуостров...

Потом я узнаю, что нынешние особенности говора терчан — это особенности древней новгородской речи. Потом обратит мое внимание И. Ф. Ушаков на то, что терские поморы называют юго-западный ветер шелоником — так же, как его называли древние новгородцы по имени, реки Шелони, впадающей в Ильмень-озеро с юго-запада... А сейчас я делаю первые шаги по Терскому берегу, даже не предполагая, как много я узнаю завтра...