Джордано Бруно - О героическом энтузиазме

впредь суждено забираться всё новым и новым наследникам и потомкам его героического почина. Бруно, еще раз, смог объять всё – он слишком большой, чтобы мерить его лишь одной эпохой, даже такой титанической. Так, для начала, характеризует его знаток культуры и философии Возрождения, чудесный историк Александр Горфункель: «…монах-доминиканец, доктор римско-католического богословия, привычный к ученым турнирам Тулузского и Виттенбергского университетов, поразивший своими смелыми речами аудитории Оксфорда и Сорбонны, основатель «философии рассвета», «сын отца-солнца и матери-земли» – бывший монах, бывший доктор богословия, бывший профессор, бежавший из Неаполя и Парижа, отвергнутый Марбургом и Франкфуртом, изгнанный из Женевы и Гельмштедта, «академик без академии», расстрига и арестант»^[1].

И верно, мы прежде всего видим в Бруно ученого, больше – великого мученика ранней, еще не окрепшей науки, оставившего стремительно устаревающие поповские бредни ради яркого света разума, за что ему и отомстила озлобленная, тем самым предчувствовавшая свое скорое поражение, церковная реакция. И с этим нельзя не согласиться – ведь, правда, расстрига, отступник, смутьян, потому что ученый, мыслитель, в общем, человек будущего, человек разума, а не веры…

В том числе против этой навязчивой веры направлена ранняя и прошедшая через всю – впрочем, короткую – жизнь Бруно тяжба с Философом-Аристотелем, влияние которого, как мы знаем, через главного католического теолога, ангелического доктора Фому Аквинского образовало интеллектуальный фундамент для Римской Церкви. И вот об этом учителе и мудреце, великом Философе дерзостный Бруно говорит следующее: «…из всех философов, какие только имеются, я не знаю ни одного, в большей степени опирающегося на воображение и более удаленного от природы, чем он; если же он и говорит иногда превосходные вещи, то известно, что они не зависят от его принципов и всегда являются положениями, заимствованными у других философов»^[2]. Это красноречивое заявление также показывает, что изначально у Бруно была беспроигрышная стратегия: хочешь обратить на себя внимание – бей со всей силы по самым главным авторитетам. Правда, внимание это, будучи обращенным, стоило Бруно-стратегу карьеры, свободы и жизни.

Кто знает, может быть и некоторые доктора богословия в сердцах своих думали об Аристотеле так же (и в средневековье были свои диссиденты), однако вслух такое говорить было не очень принято – и всё потому, что философия Аристотеля весьма удачно согласовывалась с текстом Библии, а значит и косвенно переводила на нее, что чревато, всю критику. Удачное согласование с Писанием касается и аристотелевской (перипатетической) физики с центральными ее положениями: гетерогенный и принципиально конечный образ мира, Земля как центр его, в который, как на свое естественное место, слетаются все обладающие тяжестью тела, вокруг неподвижные звезды – скорее геометрические, чем в собственном смысле физические, ну и, конечно, сам перводвигатель, названный Богом… Физика Возрождения и Нового времени от Николая Кузанского через Коперника и Бруно до самого Галилея выстраивается на отрицании каждого – буквально каждого – из этих положений.

Но если до окончательного (если и правда считать его окончательным) отрицания надо было ждать, как сказано, тех скорых в будущем времен, когда восторженный глаз Галилея обратился к небу через только что сконструированный чудо-телескоп, ждать, чтобы наследие галилеевских теорий коснулось иных гениальных голов – к примеру, Декарта, а позже и систематика Ньютона, – еще до всего этого был заложен прочный анти-аристотелевский фундамент, центр которого находился в переложении основных понятий Кузанца (бесконечность мироздания, совпадение противоположностей в абсолютном минимуме и абсолютном максимуме), которое и осуществил Бруно. Эрнст Кассирер также усматривает в ренессансном анти-аристотелизме подобие прямой линии: «Те же самые космологические идеи, которые выдвигал Николай Кузанский в книге «Об ученом незнании» 1440 г., полтора века спустя послужили причиной мученической смерти Джордано Бруно и основанием церковного преследования и осуждения Галилея»^[3].

Что до содержания этой линии, то в декларативном виде всё выглядит именно так, как и сам Бруно из раза в раз, от допроса к допросу твердил инквизиторам, не только не отрекаясь, напротив, всё более --">