Шота Руставели - Витязь в барсовой шкуре

мире властвует напев.

Как легко бежит свободный конь породы благородной,

Как мячом игрок природный попадает метко в цель,

Так поэт в поэме сложной ход направит бестревожный,

Ткани будто невозможной четко выпрядет кудель.

Вдохновенный — в самом трудном светит светом изумрудным,

Грянув словом многогудным, оправдает крепкий стих.

Слово Грузии могуче. Если сердце в ком певуче,

Блеск родится в темной туче, в лете молний вырезных.

Кто когда-то сложит где-то две-три строчки, песня спета,

Все же — пламенем поэта он еще не проблеснул.

Две-три песни,он слагатель, но, когда такой даятель

Мнит, что вправду он создатель, он упрямый только мул.

И потом, кто знает пенье, кто поймет стихотворенье,

Но не ведает пронзенья, сердце жгущих, острых слов,

Тот еще охотник малый, и в ловитвах небывалый,

Он с стрелою запоздалой к крупной дичи не готов.

И еще. Забавных песен в пирный час напев чудесен.

Круг сомкнётся, весел, тесен. Эти песни тешат нас.

Верно спетые при этом. Но лишь тот отмечен светом,

Назовется тот поэтом, долгий кто пропел рассказ.

Знает счет поэт усилью. Песен дар не бросит пылью.

И всему он изобилью быть велит усладой — ей,

Той, кого зовет любовью, перед кем блеснет он новью,

Кто, его владея кровью, петь ему велит звучней.

Только ей — его горенья. Пусть же слышит той хваленья,

В ком нашел я прославленье, в ком удел блестящий мой.

Хоть жестока, как пантера, в ней вся жизнь моя и вера,

Это имя в ток размера я поздней внесу с хвалой.

О любви пою верховной — неземной и безгреховной.

Стих об этом полнословный трудно спеть, бегут слова.

Та Любовь от доли тесной душу мчит в простор небесный.

Свет сверкает в ней безвестный, здесь лишь видимый едва.

Говорить об этом трудно. Даже мудрым многочудна

Та Любовь. И здесь не скудно, — многощедро, — пой и пой.

Все сказать о ней нет власти. Лишь скажу: земные страсти

Подражают ей отчасти, зажигая отблеск свой.

По-арабски кто влюбленный, тот безумный. Точно сонный,

Видит он невоплощенной уводящую мечту.

Тем желанна близость бога. Но пространна та дорога.

Эти прямо, от порога, досягают красоту.

Я дивлюсь, зачем, бесправно, то, что тайна, делать явно.

Мысль людская своенравна. Для чего любовь — стыдить?

Всякий срок здесь — слишком рано. День придет, не тронь тумана.

О, любовь — сплошная рана. Рану — нужно ль бередить?

Если тот, кто любит, плачет, это только то и значит,

Что в себе он жало прячет. Любишь, — знай же тишину.

И среди людей, средь шума, об одной пусть будет дума.

Но красиво, не угрюмо, скрытно, все люби одну.

1. Сказ о Ростэване, царе арабском

Был в Арабии певучей царь от бога, царь могучий,

Рати сильного — как тучи, вознесенный Ростэван.

Многим витязям бессменный знак и образ несравненный,

Птицезоркий, в зыби пенной все увидит сквозь туман.

Был красивым он и в слове. Дочь имел, дитя любови:

Солнце — очи, ночи — брови, вся — звезда среди светил.

Петь о деве пышнокудрой может разве только мудрый,

Облик девы чернокудрой многих вмиг поработил.

Кто на это солнце глянет, вдруг ее рабом он станет,

Сердце, душу, ум заманит та, чье имя Тинатин.

Да навек пребудет славным, средь столетий полноправным,

Это имя, солнцеравным, будет имя — властелин.

Царь, когда красы царевны в возраст влились полнопевный,

Созвал знатных и, безгневный, посадил вокруг себя.

Молвил: «Вот предмет совета. Роза знает время цвета.

Отцвела, — нет больше лета, — сохнет, венчик свой дробя.

Солнце всходит и садится. Село, смотрим, тьма дымится.

Ночь безлунная клубится. День исчерпан мой сполна.

Потускнела позолота. Старость — груз. Нет горше гнета.

Вот умру — одна забота. И дорога всем — одна.

Где же свет, что тьму просветит? Пусть ваш разум мне ответит.

Пусть венец чело отметит светлой дочери моей».

Все ответили, вздыхая: «Речь твоя зачем такая?

Роза, даже отцветая, всех душистей и светлей.