Синезий Киренский - Полное собрание творений. Том I. Трактаты и гимны

претерпеть то же самое, и это при том, что у меня нет такого же, как Иолай, племянника. И несмотря на это, забывая о себе и своих рассуждениях, сочиняю я грустные песни (έλεγεϊα), а не погребальные плачи (θρήνον) по моим волосам^[10]. – Но раз уж ты, Синезий, самый мужественный из лысых, раз уж кажешься ты человеком благородным, не придающим значения своему несчастью, но, напротив, выскакивающим вперед, когда дают овощную кашу и осматривают лбы, словно бы лысина была, как некое благо, предметом твоей гордости, то снеси речь Диона, соблюдя свое сердце, как корабль в гавани, уподобься Одиссею, снесшему бесстыдство рабынь и сохранившему невозмутимость^[11]. 4. Постарайся и ты так же ничего не претерпевать. Или ты считаешь, что это тебе не по силам? Что скажешь, Синезий? О да, ты на это способен! А потому слушай. Тебе не нужно разворачивать книжный свиток, я сам тебе всё скажу. Эта речь не длинна, но изящна, и ее красота отпечатлевается в памяти, так что ты не забудешь ее, даже если захочешь^[12].

3.1. «Встав с рассветом и, как обычно, помолившись богам, я занялся волосами, ибо тело мое недомогало, и я давно отказал им в уходе. Да, они были всклочены и спутаны, как овечья шерсть, что свисает вокруг ног. Поскольку же мои волосы тоньше, то спутались они еще хуже: шевелюра моя выглядела уныло и дико, распутать ее было почти невозможно, а при попытках расчесать ее силой большая часть волос оставалась на гребне. 2. И тогда мне пришло в голову, что людей, любящих волосы, следует хвалить, ибо они – сущие добротолюбы (φιλόκαλοι όντες)^[13]. Отложив всякую беззаботность, они преданы заботам о волосах, они носят в прическах тростниковые гребни и каждую свободную минуту расчесываются! Самое же тяжелое в их подвиге состоит в том, что даже когда они спят на земле, они охраняют свои волосы от прикосновения к ней – для этого они подкладывают под голову дощечку, помышляя более о чистоте волос, нежели о сладости сна. И действительно, волосы делают их красивее и ужаснее, сон же, хоть он и сладостен, ослабляет и лишает бдительности. 3. И лакедемоняне, мне кажется, не пренебрегали этим, но придя на поле боя, сев, украсили свои волосы – и это в канун великой и страшной битвы^[14], когда они одни из эллинов, несмотря на то, что их было всего лишь триста, готовились встретить Царя! 4. Мне кажется, и Гомер находил этот предмет достойным всяческого внимания, ибо редко восхваляет он красоту глаз и отнюдь не ее считает решающей в красоте мужчины. Он не восхваляет красоту глаз никого, кроме Агамемнона, да и в этом случае превозносит ее наряду с красотой всего тела^[15]. И быстрооким^[16] называет он его наряду с другими эллинами. 5. Но у всех тех мужей, которых он действительно восхваляет, он воспевает в первую очередь волосы. Прежде всего он хвалит Ахилла, говоря:

...Афина,

Став за хребтом, ухватила за русые кудри Пелида^[17].

Затем Менелая, которого он называет – по его волосам – ксанфом (блондином)^[18]; он упоминает и роскошную гриву Гектора^[19]:

...По земле, растрепавшись,

Черные кудри крутятся....

И по смерти красивейшего из троянцев – Эвфорба – не иное что оплакивает, но волосы^[20]:

Кровью власы оросились, прекрасные, словно у граций,

Кудри, держимые пышно златой и серебряной связью.

И об Одиссее, когда он желает сказать, что Афина сделала Одиссея красивее, он говорит:

Иссиня-черной стала его грива^[21].

И опять о нем же: «Афина украсила его голову прядями волос, подобных цвету гиацинта»^[22]. 6. По-видимому, Гомер считает, что красота волос пристала более мужчине, чем женщине. Во всяком случае, когда он описывает красоту женщин, он не столь часто упоминает о волосах. Да! Это очевидно! Как он славит богинь? Афродита у него золотая, Гера – волоокая, Фетида – среброногая^[23]. Но как только речь доходит до Зевса, то величайшей похвалы удостаивается его шевелюра:

Быстро власы благовонные вверх поднялись у Кронида^[24]".

4.1. Вот что, Синезий, говорит тебе Дион. Однако поскольку я неплохой предсказатель, то я знал, что увижу, как Фрасимах покраснеет^[25]; что же до меня, то я уже не испытывал ничего близкого [Фрасимаху]. Сначала я было совершенно пленился речью Диона, но теперь мне показалось, что хотя Дион и говорит искусно, но сказать ему нечего, да и говорит он, скорее всего, от скуки или же от избытка сил. Ибо он был бы куда более достоин --">