Дамаский Диадох - О первых началах

область пустоты, обращаясь к самому ничто, поскольку то, что не есть даже единое, в согласии с высшей справедливостью,— ничто, ибо откуда же возьмется то, что потусторонне единому? В самом деле, ни в чем ином, за исключением единого, многое не нуждается и потому только единое есть причина многого; значит, единое причинствует во всех отношениях, потому что только ему необходимо быть причиной многого,— ибо она не ничто (ведь ничто есть и причина ничто) и не само многое. Действительно, как она может быть многими вещами, несопоставимыми между собой, и каким образом многое будет единой причиной? И даже если многие вещи причинствуют, то ввиду своей несопоставимости и расположенности по кругу, вовсе не друг для друга^[25]. Следовательно, каждая вещь — причина самой себя; значит, ни одна из них не причинствует для многого, и, стало быть, его причиной необходимо быть единому, которое является также причиной присущего многому порядка; ибо порядок и единство между собой — это некое одно дыхание.

3. Таким образом, если бы некто, приходя в недоумение по данному поводу, сказал бы, что в качестве начала хватит и единого, и сделал бы тот окончательный вывод, что ни понятия, ни предположения, более простого, нежели само единое, мы иметь не можем, так вот, как при таких условиях мы будем строить предположения относительно чего-то, потустороннего последнему предположению и мысли? Если бы кто-нибудь высказал такое, мы бы согласились с ним в отношении наличия апории: названный замысел представляется невыполнимым и невозможным^[26]. Однако я не знаю, как мне его назвать, но существует некое совместное ощущение этой блистательной истины^[27], основанное на переходе от вполне нам знакомого к неизреченному, когда необходимо привыкнуть к родовым мукам неизреченного в нас^[28]. Ибо в нашем мире неудержимое всегда ценится более, нежели могущее быть остановленным, а не включенное в определенный порядок более, нежели включенное, например, созерцательная жизнь более, нежели общественная^[29], и Крон более, чем, ну скажем, демиург^[30], и сущее более, чем его лики, и единое более, чем многое, началом которого оно является,— и точно так же, как следует из этого рассуждения, по сравнению с простыми причинами и обусловленными ими вещами, всяческими началами и подвластными им предметами более ценно то, что во всем этом выходит за подобные пределы и не мыслится ни в каком порядке или связи^[31]. Ведь единое по природе стоит впереди многого, наипростейшее — впереди того, что в каком бы то ни было отношении скорее составное, и всеобъемлющее — впереди того, что оно заключает внутри самого себя. Оно, если хочешь так сказать, потусторонне не только любой, но и вот этой антитезе, причем не только той, которая относится к вещам одного и того же порядка, но и той, которая соответствует предшествующему и последующему^[32].

4. Далее, единое и объединенное и происходящие от них многое и разделенное есть все. В самом деле, то, что разделено, оказывается также объединенным, которое и было разделено; а все многое есть и единое, из которого оно разворачивается. Конечно, единое от этого ничуть не преуменьшается, а то и становится более великим, потому что многое — после него, а не в нем. То же самое относится и к объединенному, потому что оно предшествует разделению как соединение разделенных вещей^[33]. Итак, будь то в соответствии с неким порядком или будь то по собственной природе, все вещи есть <и единое и многое>. Что же касается всего вместе, то оно не может быть ни первым, ни началом: не может быть таковым как некий порядок потому, что к нему относится и последнее, а как лишь связанное с ним единое — потому, что и такое единое, и все вместе существует в соответствии с собственно единым (о том же, что собственно единое потусторонне всему, мы еще не сказали), и потому, что единое является средоточием многого, поскольку оно оказывается причиной для происходящего от него.

Кроме того, мы мыслим единое при помощи некоего очистительного предположения^[34], имеющего в виду простейшее и наиболее общее; наи-священнейшему же необходимо быть непостижимым для всяческих мыслей и предположений, поскольку даже в здешнем мире то, что устремляется ввысь, в наших мыслях всегда более почитаемо, чем находящееся под рукой; стало быть, наиболее почитаемым, пожалуй, было бы то, что совершенно ускользает от всех наших догадок. И если это есть ничто, то --">