Виктор Серж - Когда нет прощения

которой печатали депеши, накапливается в мусорных ящиках министерств, игра никогда не бывает безукоризненной. Он верил в непобедимость вездесущей, разветвленной, богатой, мощной Организации – сильной не только преданностью своих членов, но и сообщничеством противников, подпитывающих ее порой невольно, порой из расчета. Но начиная с того, дня, когда он начал отдаляться от Организации, он почувствовал, что отвергнут ею; эта сила, которая стояла за ним, была в нем, становилась удушающей.

Он внутренне порвал с Организацией, когда раскрыл преступление. Преступление зрело долго и незаметно, но проявилось внезапно, подобно ночной эскадре на море, неожиданно высвеченной прожекторами. Однажды ночью, в тишине, перед газетами, разбросанными на ковре, что-то в Д. прорвалось: «Я больше не могу! Это конец всему!» И отныне он потерял интерес к этой дурацкой комфортабельной квартире, где в часы отдыха он мог приостановить игру, устроившись в кресле и положив перед собой шахматную доску – решая проблемы и неизбежно находя ответ, ибо они были заданы заранее, надо лишь тщательно обдумывать их. Или ночью, уютно устроившись в постели, при уютном свете ночника, со стаканом лимонада под рукой, читать труд по физике, ибо строение атома – единственная проблема во Вселенной, да и та будет разрешена, и тогда настанет эра безнадежности. Эти упражнения ума успокаивали его, но не позволяли расслабиться. Тем, кто знает динамику мира, идущего навстречу катаклизмам, от катаклизма к катаклизму, подлинного спокойствия не дано.

Он рассеянно согласился предоставить секретарше отпуск. «Счастливого пути, месье Малинеско… Можете рассчитывать на меня… Страсбург, говорят, очень красивый город…» Призрак улыбки проявился на морщинистом лице человека, когда он пошутил (веселье не избавило от настороженности) «Какой такой красивый город? Мюлуз?» Арманда казалась слегка обиженной: «Ну вот, вы считаете меня ребенком…» «Да что вы! – сказал он искренне. – Надеюсь, когда я вернусь, вы сообщите мне о готовящемся бракосочетании…» «Может быть, месье», – ответила секретарша, и глаза ее так живо блеснули, что это огорчило Д. («Когда я вернусь – никогда…»)

«Сколько раз уже я уходил и не возвращался! Но сейчас…» На лестничной площадке он глубоко вздохнул. Морской воздух не так бодрил, как этот первый вдох на пути в неизвестность – облегчение без радости и даже смешанное с тоской… Невыносимый груз сброшен, плечи распрямляются… Д. был доволен, что завершил все дела, у него было двое суток преимущества перед будущими преследователями. Лифт двигался. Д. спустился на несколько ступенек и внезапно остановился, прислушавшись. Кто-то поднимался, шаги были тяжелые и мягкие, и Д., кажется, узнал их.

Этот некто слишком торопился и не стал дожидаться лифта. Д. украдкой заглянул в лестничный проем и увидел на перилах двумя этажами ниже жирную серую руку Сикста Мужена. Реакция была мгновенной. Д. быстро поднялся на цыпочках на шестой этаж. Мысли в его голове напоминали прицельные выстрелы. В те несколько секунд, когда речь шла о жизни, мозг его работал с предельной ясностью, а сердце, привыкшее к неожиданностям, билось ровно. Двое суток преимущества? Ни одного часа, дружище. Возможно, ты опоздал на 12 или 14 часов. Мужен пришел, потому что его послали. Мое письмо, отправленное вчера, должно прийти в Амстердам лишь послезавтра утром. Я не предвидел, что меня тоже дезинформируют, что мне не следует доверять руководителям, что чрезвычайный посланник мог солгать, назначив мне встречу в Голландии – или поручить кому-нибудь вскрывать его корреспонденцию в его отсутствие: корреспонденцию, недоступную другим под страхом смерти. Мужен остановился этажом ниже и позвонил. Несмотря на работу лифта, тишина была такая, что Д. почувствовал прерывистое дыхание этой полезной сволочи, Сикста Мужена. Дверь отворилась и закрылась за Муженом. Быть может, внизу, на улице, расставлена невидимая сеть. Д. переложил браунинг из кармана брюк в пальто – смешная предосторожность. Сел в лифт. В отделанной красным деревом кабине он отвернулся от зеркала, отгоняя от себя образ одного шпиона-двойника, которого однажды сопровождал в лифте тайной тюрьмы, растерянного красавчика с усами сердцееда, которого вскоре расстреляли. Это заурядное лицо, много лет назад обращенное в пепел, уступило место саркастичной, но беспокойной мысли. А если бредовое подозрение пало на чрезвычайного посланника Кранца? --">