Татьяна Ивановна Ефремова - Своя цена

медленно-медленно, лениво-лениво. Как во сне.

Когда раздался крик, Серега даже не сразу сообразил, что это уже не сон. Пока сообразил, да пока глаза разлепил, да на крик повернулся. И повернуться не сразу получилось — так разморило его на солнце — голова тоже медленно-медленно ворочалась.

В общем, к тому времени, как он сообразил, да повернулся, да резкость навел, крик уже и прекратился. Он вообще короткий такой был, неуверенный. А потом вдруг удар. Глухой такой.

Серега повернул голову и сразу увидел ту самую дамочку. В той же серой юбке и полосатой блузке. Дамочка лежала лицом вниз на асфальте чуть правее входа. Пиджачок свой к земле рукой прижимала. А вот туфлей на ней уже не было. Босиком лежала, в одних колготках. Из-под головы натекала, увеличиваясь прямо на глазах, темно-красная лужица.

Серега замер, не донеся сигарету до рта. Потом сглотнул, протолкнув в горло непонятно откуда взявшийся комок, и стал подниматься, прижимаясь спиной к стене. Все так же неотрывно глядя на неподвижное тело, полез в карман за телефоном, пачкая масляной рукой и без того непрезентабельные рабочие штаны…

* * *

Капитана Захарова раздражало все. И жаркое не по-весеннему солнце, и запах жареного мяса, доносившийся из многочисленных уличных кафе, и расслабленные праздношатающиеся люди в летних шортах и сарафанах. И особенно раздражала необходимость дежурить в такой теплый пятничный вечер. Все давно на дачу да на природу уехали, радуясь долгожданному теплу и возможности попить пивка под шашлычок. Один он как проклятый.

Он, да еще дежурный следователь, да медэксперт, да водитель Гоша…

От того, что он не одинок в своем сегодняшнем невезении, Дмитрию Ивановичу Захарову легче не было. Все равно казалось, что самый несчастный здесь он. Гоша привык уже, его и так постоянно из дома дергают в законные выходные. Эксперт вообще какой-то замороженный, никаких эмоций. Ему, небось, вообще все равно: в городе в жару париться или на природе загорать. А следователя Захаров не любил, поэтому даже в глубине души радовался, что именно этому хмырю выпало дежурить в теплый вечер пятницы. Так ему и надо, заслужил.

Кроме их четверых, вляпавшихся в дежурство по графику, был еще Толик.

Толик страдал добровольно, за компанию, и своим благородством раздражал больше всего остального. Умом Захаров понимал, что должен быть Толику благодарен за такую вот самоотверженную дружбу и готовность лишить себя всех радостей жизни из солидарности. Но никакой благодарности он не испытывал. Мало того, он на Толика еще и злился. Вернее, злился он на себя за то, что не способен испытывать чувства благодарности в этой ситуации, хотя должен бы. И еще за то, что подозревал: окажись он на месте Толика, не хватило бы сил остаться добровольно, чтобы как-то скрасить несчастному товарищу дежурство. У него не хватило бы, а Толик вот смог. Выходит, он гораздо благороднее и вообще, дружить умеет. А он, Захаров, получается, и неблагородный, и друг так себе. Не друг, а барахло. Такие выводы оптимизма тоже не добавляли, и Захаров злился на себя за собственное несовершенство. Но поскольку себя он и так чувствовал несчастным дальше некуда, то злость свою переносил на ни в чем не повинного Толика, который сильно благородный выискался.

Толик же — добрая душа — списывал смурной вид товарища на недовольство именно пятничным дежурством и старался, как мог, это дежурство скрасить.

В результате страдали оба — и Захаров, терзаемый муками совести, и Толик, задолбавшийся уже излучать оптимизм и жизнерадостность.

— Вот не понимаю я людей! В такую погоду — и самоубиваться, — Толик шел впереди всех, вертел головой, размахивал руками, поминутно оборачивался и заглядывал хмурому Захарову в глаза. — Димыч, ну вот объясни мне, как знаток психологии, что толкает людей на самоубийство в такой вот день? Солнышко светит, птички поют, жизнь прекрасна! Чего им надо-то?

— Тоска у них, — пояснил Димыч. — Ты давай под ноги смотри, а то как бы у нас второй труп не нарисовался. Шибко радостный.

Про себя он подумал, что еще немного, и не только понимать самоубийц начнет, но и будет морально готов к ним присоединиться. И так настроение хуже некуда, так еще и клоун этот лезет со своей психологией.

— Все равно не понимаю, — не сдавался Толик. — Как можно о чем-то плохом думать в такой день? Ведь хорошо же!

Он задрал рыжую башку вверх и, зажмурившись, подставил и без --">