Труде Марстейн - Всё, что у меня есть

двоюродный брат, с которым вы практически выросли вместе? Он не мог заменить твоему отцу сына? — спросил Ларс.

— Нет, не думаю. Но зато у папы было аж пятеро внуков.

Помню, как Элиза пришла ко мне в палату после рождения Майкен и сказала: «Какая ты счастливая, у тебя родилась дочь».

Дома я наливаю Ларсу вина и удобно устраиваюсь на диване. Он с обожанием разглядывает меня в черном платье, то и дело прикасается ко мне.

Я всегда знаю, что Ларс придет ровно тогда, когда скажет, и я знаю, что он чувствует. Это немного, в этом нет ничего сверхъестественного, мне с ним легко и понятно. Никаких недомолвок или уверток, он не старается делать что-то специально, напоказ, он действует так, как считает правильным, потому что осознает это как свою обязанность, часть состояния, которую он понимает как «быть в отношениях». Он входит в комнату с явным спокойствием и выходит из нее с той же невозмутимостью. Никакой обиды или подавленности. Золотая коронка, шрам на ноге. У него три дочери, я не встречалась ни с одной из них, со всеми тремя у него прекрасные отношения. Я не боюсь, что он бросит меня, даже не могу представить, что он так способен поступить. Я не могу представить себе и то, что я от него когда-то уйду, не вижу причин.

Я продолжаю рассказывать о похоронах, о поминках и о том, что Мария потеряла ребенка. Пока я говорю, что-то царапает в груди и горле, и я не знаю, это подступают слезы или смех. Я испытываю потребность поделиться, и я рассказываю обо всем — о церкви и могиле, обо всех своих переживаниях, о том, каких трудов мне стоило держаться, об изысканных десертах и о том, что, как мне кажется, будет с Элизой дальше.

Я брала с собой на свалку Халвора, когда мне становилось его жалко или не с кем было туда пойти, но на самом деле там мне ни с кем не было так здорово, как с Халвором. Мы словно попадали в другой мир, где превыше всего ценились свобода и равенство. Это было наше собственное царство, которым мы правили вместе, уродливая и бесполезная земля, полная возможностей и приключений; здесь не было рутины, ругани или нравоучений, никаких уроков, никакого «иди в душ», никто не заставлял полоскать зубы фтором, есть треску с вареной морковью, не было никакой Кристин. Халвор умел превращать свалку в волшебный мир, где могло случиться все что угодно, он обижался, сердился, радовался, и невозможно было не воспринимать его всерьез, исчезали границы чувств и ощущений, мы были открыты всему, что могло произойти, и он предлагал мне роли, на которые я охотно соглашалась. За пределами этого мира все теряло смысл — островок серого асфальта в конце свалки, мои друзья, семья, школа. В игре я ощущала подлинные смятение и отчаяние, я почти верила — все происходит на самом деле, и слезы подступали к глазам. Тогда он вел себя по-рыцарски, негодовал, становился заботливым, каким угодно, щурился на солнце, и веснушки становились еще ярче, а обнажавшиеся в улыбке передние зубы казались еще больше. Иногда меня переполняло невероятное счастье, без которого жизнь казалась серой и бессмысленной. Все это исчезло, когда я пошла в среднюю школу, с того момента были только лошади Като и подружки. У меня появилась обязанность каждую пятницу делать уборку в своей комнате, накрывать на стол и мыть посуду, когда мама меня об этом попросит, и еще выводить Кнертена после школы. Иногда я выпускала его в саду и врала, что выгуляла, но Кнертен никогда не какал на газоне, если уж только ему совсем было невмоготу. Помню отчетливое ощущение, что и Халвор попал в зону моей ответственности, хотя никто меня об этом не просил. И никто не вмешивался, если я игнорировала его. После начала учебного года при мысли об этой ответственности я застывала как вкопанная посреди классной комнаты или резко тормозила, когда ехала домой на велосипеде. Я так жала на ручной тормоз, что переднее колесо сотрясалось, а я почти переставала дышать. Халвор вернулся в Осло после летних каникул, в свою школу, в класс, где на полу лежал унылый линолеум, а на стене висела большая зеленая доска. И я не знала, издевались ли там над ним, были ли у него друзья, чувствовал ли он себя опустошенным? Как он поднимался с места, выходил к доске решать примеры? Я лежала в кровати и думала: только бы Господь избавил его от всего этого. Нас разделяло расстояние и время, проходили дни и недели, и когда он приезжал во Фредрикстад в следующий раз, я могла встретить его приветливо и дружелюбно, а могла повести --">