Эрнест Уильям Хорнунг - Мистер Джастис Раффлс

и все это было устроено только для того, чтобы драгоценность подобрали, и сорвалась поездка в Карлсбад, куда ее увалень-муж тащил ради оздоровления.

Я сказал, что всегда ощущал, что мы пошли наперекор судьбе в том казусе с изумрудами, и меня тронуло то, как Раффлс, укоряя себя, легко согласился со мной.

– Но я все понял, как только метнулся за изумрудами, – сказал он, – и услышал, как этот боров костерит ее за пропажу. Он тоже был уверен, что она это нарочно, о чем и сказал ей; он не стеснялся в выражениях; все это обрушилось на ее бедную головку, и в результате я увидел свой порыв в истинном свете, Банни. Мне не нужны были твои укоры, чтобы осознать, какой крысой я оказался. Я понял, что теперь у тебя есть полное право на часть этого ожерелья, и ощутил позыв немедленно доставить его, честь по чести. И отправился в Карлсбад за его временными владельцами так скоро, как позволило мне врожденное благоразумие.

– Восхитительно! – произнес я, в восторге от того, что старина Раффлс определенно был не так плох, как выглядел. – Но не взять меня с собой, Эй Джей – подобной низости я не могу простить.

– Дорогой мой Банни, ты бы этого не вынес, – мрачно заявил Раффлс. – Оздоровительные процедуры прикончили бы тебя; погляди, во что я превратился.

– Только не говори, что прошел через все это! – усмехнулся я.

– Ну разумеется, Банни, прошел, и разыграл все как по нотам.

– Но зачем, во имя всего на свете?

– Ты не знаешь Карлсбада, иначе бы не спрашивал. Весь городок наводнен шпиками и мошенниками. Если бы я нарушил правила, прописанные мне одним из мошенников, я сразу же был бы замечен одним из шпиков, и вылетел бы оттуда немедленно – принятый одновременно и за шпика, и за мошенника. О Банни, если бы старик Данте был еще жив, я бы советовал ему заглянуть в это целебное болото и переписать свой Ад, поужаснее приукрасив его!

Прибыли наши стейки, дымясь от жара, каждый с кусочком почки и волной жареного картофеля. И божественный перерыв (полагаю, именно таковым он казался моему другу), когда слова Раффлса были обращены только к официанту и касались только прибывающих кружек горчащего напитка, послужил излишним свидетельством, что каждый, кто скажет, что англичане не умеют пить пиво – очевидный лжец. Честно говоря, я и не умею, но в тот вечер достиг невозможного для себя исключительно из чувства симпатии к Раффлсу. И я наконец получил награду за это: рассказ об ужасных лишениях, который я не посмел бы облечь в слова иные, чем те, что употребил он.

– Нет, Банни, ты бы там не продержался и половины недели; тебе пришлось бы постоянно так выглядеть! – промолвил Раффлс. Полагаю, мое лицо вытянулось (со мной это бывает) от такой клеветы на мою выносливость. – Бодрее, друг мой, вот так-то лучше, – продолжил он, а я и впрямь постарался приободриться. – Но западня была нешуточная. Проведя там неделю, ты не увидишь вокруг и улыбки; чувство юмора – первое, что гибнет на водах. В моем отеле проживал заядлый охотник, спускал вес ради того, чтобы оседлать какую-то особенно чистопородную кобылу – он, несомненно, тот еще бес в своем поместье – но там бедолаге было не до веселья! Он проходил бессчетные мили пешком до завтрака, все утро лежал в грязевых припарках и не нюхал питья целый день, за исключением газированной дряни под названием Гешюблер. Ему дозволялось поглощать ее в течение часа после обеда, со свисающим из пасти языком. Мы оба ходили взвешиваться перед закатом, и хотя он казался добряком, пока дрых в своем кресле, я замечал, как он в бешенстве рвал свой листок с записью веса, когда выяснялось, что, нимало не скинув, он еще и набрал пару фунтов. Мы иногда начинали прогулку вместе, но его речь была так сосредоточена на его физических кондициях, что невозможно было вставить ни слова о своих.

– Я убежден, с твоими кондициями все было в порядке, – заверил я Раффлса, но он покачал головой, как будто не был вполне в этом уверен.

– Возможно, поначалу – да, но воды быстро об этом позаботились! Я съеживался, как аккордеон, Банни, и теперь только надеюсь, что развернуться смогу так же быстро. Видишь ли, в обычаи этого пруклятого места входит телефонировать доктору, как только прибудет очередной страдалец. Я посоветовался с охотником, и он, конечно же, рекомендовал своего эскулапа, чтобы скрепить наше товарищество. Старый архимошенник склонился надо мной через десять минут, исследуя от скальпа до пяточных мозолей, и вынес бесстыднейший --">