Юлия Шутова - Ген бессмертия

– Знаешь, Саня, я первый раз старика увидел, когда мне четыре года было, – Петров сам не понял, почему вдруг вспомнил давно позабытый детский эпизод. – Испугался до икоты. Думал это инопланетник.

– И кто это был?

– Дядя Паша, папин младший брат. Он тогда домой вернулся. Умирать.

– И что?

– Через полгода умер. Они с отцом погодки были. Только папа молодой и здоровый, а дядя Паша… Он отказался от программы. Ну первую-то инъекцию ему в младенчестве сделали, само собой, а вот, став взрослым, не захотел продолжать программу генной модификации. Решил прожить, хомо-натуралисом. Как будто мы не натуралис. Когда дяди Пашин гроб поехал в плазменную печь, я, маленький, впервые осознал: мы все умрем. И я сказал сам себе: «Никто не должен умирать».

– И решил стать генетиком.

– Нет, Сань. Это позже. Когда вырос. Да ладно, это все неважно, даже не знаю, чего вдруг вылезло.

Некоторое время они шли молча. Обескураженные внезапным затором беспилотники приходили в себя и расползались в сторону Караванной. Петров думал о дяде Паше. Не вспоминал о нем не то что годами, десятилетиями, а тут метнулся под ноги согбенный старикашка, и выплыло из глубин памяти. Четырехлетнего Генку пугало его лицо, оно снилось ему ночами: морщины глубокими рвами, серая поросль кустистой бороды, выцветшая голубизна пустых глаз, провал беззубого рта – лицо превращалось в ландшафт, чуждый и опасный. Но больше всего пугали перевитые синими венами руки. Скрюченные пальцы с распухшими суставами. Бесконечная мелкая дрожь этих похожих на корни крымского самшита рук. «Почему он такой?» – спрашивал у отца. Тот, хмуря бровь, отвечал: «Это его выбор».

Выбор… Став взрослым, Гена решил: не выбор – отказ. Таких отказавшихся с каждым годом прибавлялось. Конечно, поначалу, когда внедрили программу генной модификации от желающих воспользоваться ею отбоя не было. Весь мир охватила эйфория: молодость, пусть не вечная, но перманентная! Сбылась мечта человечества! Базовая программа была доступна всем: никаких врожденных дефектов, здоровье от рождения, плюс пожизненная гарантия этого самого здоровья. Никакой седины, дряблости, климакса, деменции. Было от чего прийти в восторг.

Почему позже, через несколько поколений, они стали отказываться? Сначала единицы, потом сотни, тысячи, десятки тысяч людей предпочли старость. Петров не мог этого понять. Да, генная модификация не смогла значительно продлить срок человеческой жизни, выигрыш был минимальным: сто двадцать, сто тридцать лет против восьмидесяти-девяноста. Отпали генетические болезни и те, что развивались к старости, вот и выигрыш. Прожив свои сто с лишним лет, человек все равно умирал. И умирал молодым и здоровым. Никто не хочет умирать молодым. Жить и помнить, что скоро чья-то всевластная рука повернет твой рубильник: через двадцать лет, через десять, через пять, завтра… Завтра! А ты молод, а ты только встретил ту самую, единственную, а у тебя маленькие дети, и ты уже точно не увидишь их взрослыми. Непереносимо.

Дети… Семья… Они требуют: «Верните нам настоящую семью!» Что для них настоящая семья? Папа, мама, трое, ну от силы пятеро детей. Бабушки плюс дедушки. А теперь детородный период длится всю взрослую жизнь. Вон, у Иловайченко и его Татьяны тридцать семь детей. Правда, с ними живут только последние, девчонки-тройняшки, маленькие еще. А если у человека десяток браков за всю жизнь, и в каждом далеко не по одному чаду? Он и не помнит, может, некоторых. А еще десятки собственных братьев и сестер. Дядья и тетки, кузены и кузины… Не сосчитать. Санёк, кстати, сосчитал. Уверяет, что ныне живущих иловайченок восемьсот двадцать шесть человек.

Но почему демонстранты с плакатами считают это ненормальным? Когда-то в древности были патриархальные семьи, кланы. Для предков правильно, а для нынешних, как они говорят, модификантов, ненормально. Разве не ерунда?

Небо заволокло серой хмарью, начал накрапывать дождь. Иловайченко принялся недовольно бурчать:

– Лето наступит когда-нибудь, мати-йёти? Середина июня, а без куртки на улицу не выйдешь.

От этого ворчания Петрову стало легче. Что бы ни кричали недовольные достижениями науки и техники, а человек совершенно не изменился.

– Сань, люди вечно недовольны погодой. Научились гасить тайфуны и цунами, а на дождик жалуемся. Слушай, может, я все же домой двину? Завтра поищу, куда поехать. Чего ты меня, как маленького, за руку тянешь?