Валерий Леонтьевич Семисалов - ДеньГа. Человек в море людей

позвонить…

Вот кто-то с горочки спустился… Постой-постой… А что этот нехороший человек мне о возрасте сказал… Ну, ещё в самом начале разговора… Это он что, обо мне – старый – сказал? Я – старый?! Мне, сорокалетнему, пусть и с гаком, мужику только что поставили диагноз – старый? Это я-то – устарел? В профессии, которую знаю лучше, чем ящики своего домашнего письменного стола?!

Ну, сижу. Такой… весь опрокинутый. Перевариваю новость. Вот так позвонил, ядрёна шишка! Ну а что, успокаиваю себя, не знал разве, кому звонишь? Этот людь подчинёнными, можно сказать, питается – как удав толиками. Глотает, не мигая. Сколько специалистов от него сбежало, скольких он… Разве что Ванякин ещё хуже. Но и этот… Сволочной мужичонка, сто очков любому топ-манагеру даст. Вот так, в кулаке персонал держал! И результат – давал. За что его, собственно, москвичи, хозяева огромного медиа-холдинга с громким, ещё советской выделки брендом, и держали. Но ты же – ему позвонил! Ты – всё – про него – знал! И позвонил! А ты подумал, тля такая, как бы ты под его началом функциклировал? Да что с тобой, чувак? Что – с тобой? Ты же – директор, чёрт тебя задери! Людьми руководишь с двадцати лет. И не мог просчитать, чем обернётся твой звонок этому? Вот гад так гад, этот Игорь Петрович… Хотя… Ну а что, по крайней мере честно. Прямой удар, точно по челюсти, но всего-навсего джеб. Джеб, говоришь? Разведочный тычок? Как бы не так. Тебя только что в нокдаун… Да нет, какой нокдаун – нокаут здесь! Ты разве не слышал? Ты – устарел! Вышел в тираж! С горочки – даже не спустился, спустили тебя, кувырком! Пиндюк ты эдакий, если позволяешь так с собой. И вполне закономерно, что в тираж вышел.

Кстати, до сих пор не понимаю, почему выражение выйти в тираж означает финиш. Для журналиста, издателя, для любого редакционного трудяги – всё как раз наоборот. Тираж есть начало жизни того, над чем он со товарищи трудился. Это ж выход издания в люди – нате, читайте, мы это сделали, я это сделал…

Вот кто-то с горочки спустился… Ну вот. Второй мозговой репей зацепился за мою бедную головушку… Бедную… Кстати, бедную в прямом, буквальном смысле. Бедный ты теперь, детинушка! Вот кто-то с горочки… А ничего не попишешь – причинно-следственная связь. Хорошо хоть не причиндально… Хорошая, хорошая песня, хоть и старая…

Старая, да вот не устаревшая, как ты! Простенькая, но такая душевная, сейчас таких не пишут. Про милого там, про солдатика, уволенного в запас. Гимнастёрочка дембельская, все дела… Вернулся, солдатик. Вокруг всё родное – деревня, девахи… Хорошо! Небось, через одну на шею вешаются. Замуж хотят – ажно пищат… И тут вдруг – он. Боец! В запас уволенный. Ну а тебя куда, старший матрос запаса, уволили? В какой трудовой запас? Не в тот ли, который вельми премного, или, как сейчас любят выражаться, не запас, а запас-запас. Неприкосновенный! Теперь жди, руку начнут от тебя за спиной прятать, будут бояться подать, чтобы не коснуться. Не заразиться. Неудачник – он ведь заразный…

Тут я, признаться, вздрогнул. И застонал даже. Неудачник… Вот и прозвучало. Сам произнёс. Неужели – догнало? О-о, у меня с этим словом свои горочки-пригорочки… В общем, давние и о-очень непростые отношения. Когда-то давно, на заре туманной юности мать моего друга… Впрочем, не теперь об этом. Нет, не теперь. Как-нибудь в другой раз. Как-нибудь…

Что ж так больно-то… Нет, нет, это даже не боль – хуже. Какое-то ноющее, сосущее состояние, высасывающее из тебя силы, желания… Я уже знаю: безполезно* пытаться пересилить, справиться с этим какой-то моторикой, крупной или мелкой. Чем-то занять себя, скажем, в домашней мастерской – пила, рубанок, молоток… Я много чего умею и люблю делать руками, но в такие моменты всё валится из рук. Валится, бьёт по рукам, ранит, а ты, чертыхаясь, поднимаешь, силишься сосредоточиться, принимаешься пилить, резать, стучать. Вот когда попытка – пытка! Руки – будто не мои, руки-крюки. Голова – точно не моя, вот будто ватой черепушка набита, да не чистой, медицинской, а какой-то серой, мусорной – сырцом, что ли; соринки щекочут, и такой тонкий-претонкий зуд идёт – мозги чешутся! И ведь не почешешь!

* отнюдь не следствие безграмотности человека, написавшего эту книгу. Просто однажды я решил не подавлять в себе чувство протеста, всякий раз возникавшее в моей душе при встрече с этим бес-образием – и вернулся к старой норме, порушенной большевистской реформой орфографии 1918 года. Тех, кто с этим не согласен – прошу --">