Максим Кузьмич Дуленцов - Земля забытого бога

ничего не смыслят в приобретаемых ими предметах и не пытаются даже узнать хоть толику. Правда, это больше относилось к клиентам из России и дружественных стран СНГ, иностранцы знали толк в том, что покупали. Еще того хуже – украсть. Станислав Николаевич прямыми кражами не занимался и их осуждал, в вверенном ему отделе музея недостач не было, а если и были, всё вскрывалось, и виновные карались его властной жесткой рукой, не вынося сор из избы.

А вот на закон о черных копателях смотрел сквозь пальцы – еще не найденное украсть невозможно, считал он, осуждая про себя и власть, которая не выделяла денег на новые археологические экспедиции. «Раз деньги дают другие, стало быть, и находки их», – думал он, отгоняя от себя иногда возникающую мысль о морально-этической стороне этого промысла. Но промысел потихоньку угасал, артефакты, имеющие значительную стоимость, оседали в коллекциях олигархов, власть имущих, неизвестных в широких кругах иностранных подданных, поток иссякал, редкие перепродажи из одного закрытого дома в другой уже не грели душу, что-то новое не появлялось на широком горизонте знаний Станислава Николаевича. И наступил у него кризис жанра. Хотелось чего-то, а чего – Станислав Николаевич не мог сформулировать, занятый рутиной музейной работы и оценочной деятельности. Но постепенно осознание стало приходить, оформляться из неверных образов в конкретные мысли, что вполне нормально для человека думающего и образованного. Садомский хотел славы. Конечно, его слегка коробило от того, что он, как все, живет по законам общества, описанным ещё Карнеги, но желание известности, признания было так сильно, что он поступался своими принципами идеального, неподвластного законам толпы существования. Осознание пришло, но методы достижения цели оставались недосягаемыми.

Что он мог сделать для того, чтобы стать великим хотя бы в своей среде? Пост руководителя музея ему не светил, мешала нарочитая независимость и отсутствие элементарного лизоблюдства, а Трою уже откопал хитрец Шлиман еще до рождения тщеславного кандидата наук. Докторская степень ничего не меняла в жизни Садомского, таким образом, Станислав Николаевич мало что мог для удовлетворения потребностей своего эго и очень этим тяготился. Оставалось зарабатывать деньги на своем честном имени, известном в очень узких кругах богатых коллекционеров.

Войдя в стены старинного здания музея через служебный вход, Станислав Николаевич бодрым шагом поднялся к себе в отдел, кивнул сотрудницам женского пола, которые проводили его томными взглядами, и вошел в помещение запасников. Там, в углу на столе, под старинной лампой его ждало то, ради чего он месяцы просидел со словарем у ноутбука, переводя подзабытые уже слова, нанизанные на старый пергамент персидской вязью неизвестным списчиком. Подойдя к столу, он с удивлением увидел своего сотрудника, серого человечка лет сорока, который выглядел на семьдесят, в запыленном пиджачишке и вытертых на коленках, давно не знавших утюга и химчистки брюках. Сотрудник увлеченно тыкал нос, одетый в огромные роговые очки, доставшиеся, видимо, еще от прадедушки, в пергамент лежащей на столе открытой книги и перебирал листы перевода, оставшиеся на принтере.

– Вадим Павлович, – с недоумением произнес Садомский, пытаясь смягчать выражения, – что вы делаете у меня за столом?

Серый человечек Вадим Павлович, всем своим видом показывающий, что он неудачник в четвертом поколении, виновато поднял на Садомского глаза, в которых светилась научная мысль.

– Ой, простите, Станислав Николаевич, вот решил напечатать реестр, а тут на принтере ваши листки, прочитал случайно, вы уж не обессудьте, дорогуша…

Вадим Павлович начал судорожно собирать листы и попытался оформить их в пачку да уронил, листы рассыпались по всему полу. Садомский вздохнул и начал помогать собирать. Вадим Павлович работал в отделе еще при старом директоре. Хоть и прошло уже двадцать лет, как Садомский начал карьеру в музее, а тогда серый человечек был еще молод, но он всегда выглядел именно так – неопрятным, подслеповатым и увлеченным всяческими черепками. В научные экспедиции его не брали, потому что он был совершенно не приспособлен к жизни.

Поговаривали, что Вадим Павлович до сих пор живет со своей мамой и женщин сторонится, впрочем, как и они его. Единственное качество, за которое его ценили, в том числе и начальник отдела, это дотошность, с которой Вадим --">