Николай Иванович Коротеев - Преследование

Николай Коротеев Преследование

Быль

После первой встречи с ветераном МВД Киргизии Абдылдой Исабаевым, которая позволила мне написать быль о Дердеш-мергене, прошло довольно много времени. Правда, мы заранее договорились о новом свидании. Мне нужно было подготовиться к разговору о зиме 1943 года. Тогда Исабаев занимал пост начальника отдела ББ — по борьбе с бандитизмом — в НКВД республики.

Мне требовалось прежде всего побывать в местах, где развивались события. Дикая природа саксауловых лесов, тугаи Кокуйских болот занимали в рассказе Исабаева особое место.

Итак, через несколько месяцев я вновь встретился с ветераном.

И он рассказал…

Встретился я вчера с Кабаргиным. С Василием, моим старым другом, тоже ветераном. Он, как и я, здесь, во Фрунзе, живет. Болен все еще Вася. Тридцать лет… Нет, больше прошло с тех пор, когда мы с ним вдвоем преследовали целую банду…

Вон на бульваре, под старым таким карагачем, — скамеечка. Ее хорошо отсюда, из гостиницы, из номера, видно. Там и повстречались.

— Аманты, тамыр Исабаев, — говорит Вася.

— Здорово, друг, — отвечаю.

Присели на скамеечку. Помолчали.

Мы с ним всегда так — сядем, молчим. А потом мне многие-многие дни не дает покоя история того преследования.

В ноябре сорок третьего года это было.

Я возвращался в столицу республики из Южной Киргизии. Ехал поездом очень долго, помню, суток трое: через Ташкент, Талас… Рана всю дорогу покоя не давала. В бедро меня легко ранили, навылет. В горах мы ликвидировали одну из банд.

Во Фрунзе тогда размещалось много госпиталей. Человек на костылях был в городе не редкость. Однако идти по родной улице самому, опираясь на подпорки, как-то диковато. Поезд пришел поздно вечером, от вокзала до дома, где тогда проживал, всего два квартала по бульвару Дзержинского. Так что добрался я быстро, не встретив никого из знакомых.

Уж редко в каком окне горел свет, бледные уличные фонари скупо бросали желтые пятна на асфальт. Снег не выпадал, хотя и морозило.

Войдя под высокой аркой во двор, я удивился, что окна моей квартиры темны, но во всех комнатах горел свет у моего товарища по работе, старшего оперуполномоченного отдела ББ Макэ Оморова. «Значит, и он вернулся», — подумал я. Попытался припомнить, не приходилось ли на эти дни больших семейных праздников, — вроде нет. Решил зайти на огонек, кстати, и о делах узнать. Мои жена и дочь, поди, у Оморовых; и то, что я ранен, жена на людях примет спокойнее. Оморов жил на этаж ниже нас, на втором.

Подошел к двери, нажал кнопку звонка. Дверь тотчас распахнулась, словно меня ждали, — и на пороге жена Оморова. Лицо заплаканно, одежда в беспорядке. Увидела меня на костылях, заголосила, схватилась за волосы.

— У-би-ли… Макэ убили! — и опустилась на пол, прижалась щекой к косяку. — У-би-ли!

— Как это — убили? — оторопел я. Спросил или не спросил, не помню, но саму мысль — невероятность происшествия — отчетливо осознаю, будто мой друг Оморов, веселый плясун и шутник, бессмертен и гибель его противоестественна. Хотел помочь жене Оморова подняться — не могу. И понять не в состоянии, почему не могу. Никак не соображу — костыли не дают нагнуться.

В глубине коридора вижу свою жену, дочь:

«Вот почему темно в наших окнах…»

Жена смотрит на меня, рот ладонью закрыла — заплакать боится: где уж ей-то плакать, я-то хотя и на костылях, но жив, жив все-таки, а вот Оморова уже похоронили. Тут не горе — беда!

Помогла моя жена подняться вдове.

Спрашивать женщин о чем-либо, понимал, бессмысленно откуда им знать, что случилось со старшим оперуполномоченным от дела ББ.

У меня язык к гортани прирос, слов соболезнования не найду. Да и что сказать? Дело такое, солдатское… Что ж еще скажешь. Идет война. Сколько раз Оморов и я просились в Панфиловскую дивизию. Ведь Иван Васильевич Панфилов, погибший в 41-м году под Москвой, был перед войной военным комиссаром республики. Близкими людьми не довелось с ним быть, а знать друг друга знали. И в --">