Василий Григорьевич Ян , Ал. Смирнов , Александр Герман , А М Линевский , Леонид Черняк , Керим , П Казанский - Всемирный следопыт, 1929 № 01

Красной армии служил. Вышел я из госпиталя, а к Орлу белые уже подходят. В городе суматоха варится. Куда деваться? Попытался на московский поезд сесть, а разве кому было до меня! Насажались в вагоны и не пускают. Думал-думал, — дай пойду пешком к Москве! Притащился я по шпалам с сумкой на станцию Песочная. Сижу там на рассвете сонный, голодные кишки пищат, а кругом такой же кипучий котел, что и на орловском вокзале: бегают люди туда и сюда и трясутся от страха. Сижу и горюю: по шпалам ли в Москву итти, или ждать что будет?.. А сон уже голову пригинает к земле. Вдруг слышу разговор цыганский. Смотрю — две цыганки: одной лет так семнадцать, а другая седая. Смекнул, что поблизости кочует табор. Не прогонят, думаю, своего цыгана. Радостно мне стало, и говорю им по-русски в шутку:

— Погадайте, цыганочки, скоро ли я родных увижу?

Подошла старая:

— Давай, счастливый, твою ручку. Всю тебе правду скажу.

— Пускай молодая погадает, — смеюсь я. — Она сердце молодое лучше чует.

— Да ты подари на ручку, — сказала старуха и обратилась по-цыгански к молодой — Он без кольца. Наври ему, дураку, о невесте. У него в мешке хлеб есть. Скажи — награда будет от казенного дома. Туся, сахар бери…

Взяла Туся мою руку, а я не помню себя от радости и по-цыгански им:

— Эх, вы, цыгане, своего не признали!

Туся взглянула на старуху:

— Ром ли ев?^[3])

— Гаджо, наспхандэпэ дылзноса!^[4]) — потянула старуха Тусю за желтую шаль и покосилась на мою солдатскую одежду. — Что ты рот разеваешь с гаджо! Идем…

— Мать, веришь мне! — стал я уверять старуху. — Сожги мои глаза, если я не цыган! Седая, а не признаешь! Табор Маштака знаете? Рыжего Маштака, котельщика? Ну, как же вы моего отца не знаете? А вы чьи будете?

— Мы — Газуна, — нехотя ответила Туся.

Газуна я знал понаслышке. Газун, бессарабский цыган, был известен на юге всем таборам как ловкий конокрад.

— Конник Газун, одноглазый? Ну, как его не знать! Хорошо бы с ним повидаться. Как пройти к его табору?

— Ну, знаешь его, ну, и хорошо, — сказала старуха и с насмешкой добавила: — А дорога к нему вон через ту горку. Пройдешь ее и прыгнешь в овраг, а там покрутишься по дорожкам и найдешь… Сам знаешь — у речки, у лесочка.

Старуха врала.

— Чтоб твои дети так шатер твой искали!.. — рассердился я. — Я в беду попал, а ты режешь ножом мою душу! Смотри кругом — через эту войну весь народ крутится, а ты своему цыгану овраг сулишь.

Не так отнеслась ко мне Туся. Она обругала старуху за насмешку и тихо сказала мне:

— Иди ты по этой дороге. До деревни дойдешь, а там с горки увидишь березки у самой речки.

Старуха плюнула и оскалила гнилые зубы;

— Мужья голодные сидят, а ты без толку с ним стоишь… Кнута давно не видала! — и она послала нас обоих к чорту и стала предлагать людям погадать.

— Кому теперь гадать? Все от войны спасаются, — покачал я головой.

Туся ничего не ответила и пошла за старухой.

II. Хозяин табора.

Стояла золотая погода. Осеннее колючее поле показалось мне тогда от солнца рыжим, как стриженная голова моего родителя после тифа.

Туся не обманула. С горки я увидел беленькую, как теперешний мой носовой платок, березовую рощу, а возле нее — табор Газуна. В роще облюбовал увесистую ветку и отломал ее на всякий случай от собак. Подхожу к шатрам и дивлюсь: ни одна собака не зарычала и не кинулась на меня с лаем. Оказывается, как говорили после цыгане, на этой стоянке с десяток овчарок издохли от голода и столько же сбежало искать сытых хозяев.

Я увидел беленькую березовую рощу, а возле нее — табор Газуна…

Знакомая солнечная тишина табора была мне тогда по сердцу после фронта и госпиталя. Тлели головешки утренних костров. Женщин с ребятами не было: они пошли добывать картами хлеб. В шатрах оставались одни мужчины. Они валялись на перинах. Чуть слышный тяжелый храп выходил наружу. Посмотрел я на латаные шатры, на ребристых кляч и подумал; «Верно, нет удачи Газуну».

— Кто тут живой? — крикнул я, но никто не отозвался.

Цыгане-конокрады любят вдоволь поспать днем. Ночные вылазки за конями приучили их мало спать ночью. Ночью и голова конокрада сметливей и веселей думает. Правду говорят про нас, что «золотой месяц — цыганское солнышко», но --">