Джеймс Оливер Кервуд - Девушка на скале

видел все… Мой друг и сам называл это безумием, но он верил ей. Если бы он от кого-нибудь услышал, что она изменяет ему, я уверен, он убил бы того человека. Постепенно он пришел к мучительному убеждению, что боготворимая им женщина не любит его. Но это не заставило его подумать, что она любит другого или других. Однажды он уехал из города. Жена провожала его на вокзал и махала ему вслед платком. В этот момент она была великолепна.

Сквозь полузакрытые глаза отец Ролан видел, как склонилась голова Рэна и суровая складка залегла у его рта. Когда он снова заговорил, его голос изменился и казался почти бесстрастным.

— Иногда судьба творит с людьми любопытные штуки, не правда ли? Путь впереди оказался не в порядке, и мой друг вернулся с дороги. Его не ждали. Поздно ночью он приехал домой и, открыв дверь своим ключом, бесшумно вошел, боясь разбудить ее. В доме было тихо, только проходя мимо ее комнаты, в которой горел свет, он услышал приглушенные голоса. Он прислушался, затем вошел.

Наступило напряженное молчание, нарушавшееся только громким тиканьем часов отца Ролана.

— Что случилось затем, Дэвид?

— Мой друг вошел, — повторил Дэвид. Он посмотрел прямо в глаза отцу Ролану и увидел в них немой вопрос. — Нет, он не убил их. Он и сам не знал, что удержало его от убийства… мужчины. Он был трус — этот господин. Он отполз, точно червяк. Быть может, именно поэтому мой друг пощадил его. Но удивительней всего было то, что женщина, его жена, не испугалась. Она встала — золотистый поток ее рассыпавшихся волос, которые он так любил, покрыл ее до колен — она смеялась! Да, она смеялась сумасшедшим смехом; быть может, испуганным смехом, но смеялась. Он никого не убил. Ее смех, трусость мужчины спасли обоих. Он повернулся, закрыл дверь и ушел из дому.

Дэвид Рэн остановился, словно его рассказ был окончен.

— И это конец? — мягко спросил отец Ролан.

— Его мечтам, надеждам, радости жизни — да, это был конец.

— А что же затем случилось с вашим другом?

— Мой друг не отличался нерешительностью. Я всегда считал его способным выйти из любого положения. Он был настоящим атлетом, увлекался боксом, фехтованием, плаванием. Если бы когда-нибудь прежде ему пришла в голову мысль о возможности того, что предстало его взору в комнате жены, он не раздумывал бы, как ему следует поступить; он счел бы себя вправе убить. А в ту ночь он ушел, оставив их не только безнаказанными, но вместе. Вероятно, он был слишком потрясен для того, чтобы что-либо предпринять. Я думаю, что смех — ее смех — подействовал на него, как сильное наркотическое средство. Вместо того чтобы вызвать в нем кровожадные инстинкты, порыв ярости, этот смех каким-то странным образом притупил все его чувства. Долго еще слышался ему этот смех. Мне кажется, он никогда его не забудет.

Всю ночь бродил мой друг по улицам Нью-Йорка, не замечая прохожих, попадавшихся ему навстречу. Наступившее утро застало его на Пятой авеню, на расстоянии многих миль от дома. Шум пробудившейся жизни, поток людей, запрудивший улицы, вернули его к действительности.

Он не пошел домой. Он не встретился больше с этой женщиной, своей женой. Он ни разу не видел ее с той ночи, когда она стояла перед ним с распущенными волосами и смеялась ему в лицо. Даже приступив к разводу, он уклонился от личных переговоров. Мне кажется, что он поступил с ней благородно: через своих поверенных он перевел на ее имя половину своего состояния. Потом он уехал. С тех пор прошел год. Я знаю, с каким отчаянием боролся он этот год, стараясь воскресить в себе прежнего человека, и я твердо убежден, что это ему не удалось.

Дэвид Рэн замолчал, надвинул шляпу ниже на лоб и встал. Он был строен, хорошо сложен, довольно высокого роста, дюйма на четыре выше отца Ролана. Его одежда казалась на нем слишком широкой. Руки были неестественно тонки, а лицо носило отпечаток болезни и душевных страданий.

В глазах отца Ролана, тоже поднявшегося и стоявшего рядом с Дэвидом, светилось глубокое понимание. Мужчины пожали друг другу руки, и пожатие маленького отца Ролана казалось железным.

— Дэвид, уже много лет я живу в дикой стране, — заговорил он и в его голосе звучало сильное волнение. — Все эти годы там, в лесах, я помогал хоронить умерших и ухаживать за больными. Может быть, одному я научился лучше, чем большинство из вас, живущих в цивилизованной стране: как найти дорогу заблудившемуся в жизни человеку. Не отправитесь ли вы со мной, мой мальчик?

Их глаза --">