Виталий Титович Коржиков - Мы идем на Кубу

вытащил из шкафа палку сахарного тростника, достал нож и отрезал кусок.

— Пробуйте!

Сразу несколько рук протянулось, пришлось ещё кусок дать. А потом и ещё. Так что от стебля ничего не осталось. Тут один мальчишка и говорит:

— Дайте нож, пожалуйста…

Смотрю, отрезал большой кусок — и в карман, а тот, что поменьше, как таблетку, за щёку. И другие ребята так сделали. Стоят, кусочки посасывают, и у каждого карман оттопырен. У каждого друг, наверно, есть. Это мне понравилось. Думаю, что бы им ещё показать, а они всё в угол смотрят, туда, где из ореха пальма растёт. Взял я орех в руку, а какая-то девчонка спрашивает:

— Можно, я поглажу? — Провела сверху ладонью и вдруг осторожно отдёрнула руку: — Ой, песчинки! Кубинские!

Тут все в её ладонь заглянули, а она сложила ладошку лодочкой, говорит:

— Осторожно, не сдуйте.

Удивился я: неужто разглядела что-то? Может, и вправду на орехе с Кубы песок завезли? Посмотрел я на ребят и говорю:

— Ладно, берите орех себе.

Пошла пальмочка из рук в руки — каждому хочется подержать. И все берут бережно. Ну, думаю, не пропадёт она, в хорошие руки попала.

Попрощались с нами пионеры, сошли по трапу, построились на причале, застучал барабан, и — пошагали.

Идёт отряд! Впереди всех — кубинская пальмочка. Как настоящий флажок колышется.

Кедровка

Через все океаны, от самого Владивостока, летела с нами кедровка. Сначала она забивалась в спасательный круг, пряталась там от ветра, а потом обжилась, приноровилась к морю не хуже чайки. Одного никак не могла привыкнуть к нашей пище, прямо сохла от голода. Долго мы не знали, чем её кормить, но вот как-то Иваныч-кок подошёл к птице, посмотрел на неё и сказал:

— Ладно, что-нибудь придумаем.

Отправился он в каюту и вернулся с полной горстью семечек. Семечки он возил с собой в любой рейс, а доставал их чуть ли не по праздникам. Соберутся несколько человек в каюте, достанет кок пухлый шелестящий мешочек и каждому по горсти насыплет. Посидят все, пощёлкают, как где-нибудь в селе на крылечке, родной дом вспомнят, тайгу, огороды с золотыми подсолнухами…

Высыпал Иваныч семечки на палубу, поглядела кедровка, слетела вниз, и щёлк! щёлк! — только лузга посыпалась.

— Ну вот видишь, говорил же, что-нибудь придумаем.

Так и поплыла кедровка с нами.

Увидел её капитан и попросил плотника сделать клетку:

— Не годится землячке в штормы пропадать.

А когда клетка была готова, забрал кедровку к себе в каюту. Но не неволил её и клетку всегда держал открытой. Захотела птица — вылетела. Поносилась над морем — и снова в своё жилище.

Когда уходили мы с Кубы, думали, что кедровка останется в лесу. А она полетала-полетала — и опять в рейс со своим пароходом. Как член экипажа. А когда подходили к Кавказу и открылись нам горы, заросшие сосновыми лесами, капитан вынес клетку на палубу и сказал:

— Тут своя земля и свой лес. Теперь-то она улетит.

Насыпал ей Иваныч на прощание горсть семечек. И вправду, пощелкала их землячка, покружилась над нами и улетела. Отдал капитан плотнику клетку и говорит:

— Не нужна она теперь, потому что птица на новом месте останется.

— Останется, — сказал плотник. — Здесь места южные, курортные. Не то что суровая тайга.

И верно ведь: из самых дальних концов люди стараются на Кавказ попасть. Ничего не скажешь, красиво!

Погудели мы Кавказу на прощание, махнули флагом. И пошли вторую половину земли мерить.

Отстоял капитан вахту, зашёл в свою каюту, смотрит, а на столе кедровка сидит, свою клетку разыскивает. Прилетела — значит, решила с нами плыть к своей зиме, к родным таёжным снегам. Не годится таёжнице засиживаться на курортах.

1962–1963 гг.

--">