Джеймс Фенимор Купер - Зверобой, или Первая тропа войны

красиво. Держался он очень непринужденно, и хотя грубость пограничного быта неизбежно сказывалась в его обхождении, величавая осанка огромного тела сглаживала вульгарность его манер.

Зверобой, как Непоседа называл своего товарища, и по внешности и по характеру был человек совсем иного склада. Около шести футов ростом, он выглядел сравнительно худым и тщедушным, хотя все движения его выражали чрезвычайную ловкость, если не чрезвычайную силу. Его молодое лицо было но особенно красиво и только выражением своим подкупало всякого, кто брал на себя труд вглядеться в него более внимательно. Выражение его, свидетельствовавшее о простосердечии, безусловной правдивости, серьезности намерений и искренности чувств, было поистине замечательно.

Сначала даже могло показаться, что за простодушной внешностью скрывается затаенная хитрость, однако при ближайшем знакомстве это подозрение тотчас же рассеивалось.

Оба пограничных жителя были еще очень молоды. Непоседе едва исполнилось лет двадцать шесть — двадцать восемь, а Зверобой был и того моложе. Одежда их не заслуживает особого внимания; надо только заметить, что она была сшита главным образом из оленьих шкур — явный признак того, что ее владельцы проводили жизнь в бесконечных лесах, на самой окраине цивилизованного общества. Тем не менее в одежде Зверобоя чувствовалась забота о некотором щегольстве и живописности, особенно заметная на оружии и снаряжении. Его карабин находился в полной исправности, рукоять охотничьего ножа была покрыта изящной резьбой, роговая пороховница украшена подобающими эмблемами и насечкой, а ягдташ обвит индейским вампумом^[13]. Наоборот, Гарри Непоседа, по врожденной ли небрежности или из тайного сознания, что его наружность не нуждается в искусственных прикрасах, был одет кое-как, словно выражая этим свое презрение ко всяким побрякушкам.

— Эй, Зверобой, принимайся за дело и докажи, что у тебя делаварский желудок, если ты говоришь, что тебя воспитали делавары!^[14] — крикнул Непоседа и подал пример товарищу, запихав себе в рот такой кусок дичины, какого хватило бы европейскому крестьянину на целый обед. — Принимайся, парень, и докажи этой лани свое мужество зубами, как ты уже доказал его ружьем.

— Нет, нет, Непоседа, немного мужества надо, чтобы убить лань, да еще в эту пору. Вот уложить тигровую кошку или пантеру^[15] — это дело, — возразил Зверобой, готовясь последовать совету товарища. — Делавары дали мне прозвище не за отважное сердце, а за зоркий глаз и проворные ноги. Охотиться на оленя, конечно, еще не значит быть трусом, но для этого не нужно и особой храбрости.

— Делавары сами не герои, — невнятно пробормотал Непоседа, у которого был полон рот. — Иначе проклятые бродяги минги^[16] не превратили бы их в баб.

— Этого дела никто толком не знает и не понимает, — сказал серьезно Зверобой, который мог быть таким же надежным другом, как его товарищ опасным врагом. — Минги наполнили все леса своей ложью и кривотолками. Я прожил с делаварами десять лет и знаю, что если дойдет до драки, они не уступят в храбрости всякому другому народу.

— Слушай, мастер Зверобой, раз уж мы об этом заговорили, то почему бы нам не открыться друг другу, как мужчина мужчине? Ответь мне на один вопрос. Тебе так везло на охоте, что ты даже прославился в этом деле. Но подстрелил ли ты хоть разок человека? Случалось ли тебе целиться во врага, тоже способного спустить курок?

Этот вопрос вызвал в груди юноши своеобразную борьбу между ложным стыдом и добросовестностью. Чувства эти отразились на его простодушной физиономии. Борьба длилась, впрочем, недолго. Сердечная прямота восторжествовала над гордостью и бахвальством.

— По совести говоря, ни разу, — ответил Зверобой, — потому что для этого не представлялось подходящего случая. Делавары жили в мире со всеми соседями, пока я гостил у них, а я считаю, что человека можно лишить жизни только во время открытой, законной войны.

— Как? Неужели ты ни разу не накрыл с поличным какого-нибудь парня, воровавшего у тебя шкуры или дичь из капканов? Неужто ты не расправился с ним по-свойски, чтобы избавить соседей от хлопот, а виновного от судебных издержек?

— Я не траппер^[17], Непоседа, — ответил юноша гордо. — Я добываю себе на жизнь карабином и владею им так, что не уступлю в этом ни одному мужчине моих лет между Гудзоном и рекой святого Лаврентия. Я никогда не --">