Сергей Анатольевич Шаповалов - Павел

потомственного аристократа. Дорогой бархатный камзол темно-синего цвета с двумя рядами серебряных пуговиц небрежно расстегнут, открывая белоснежную сорочку с шёлковым галстуком. Галстук скрепляла на горле золотая брошь с изумрудами. На руках тонкие кожаные перчатки. Трость с массивным серебряным набалдашником.

– Моё почтение! Панин, Никита Петрович, – представился он. – С кем имею честь путешествовать?

– Добров, Семён Иванович, – ответил я. – Из Новгородской губернии. Шляхтич.

– Ну, это понятно, что дворянин, по вашей шпаге, сударь, да по лицу. А что лицо-то такое чумазое? – недовольно спросил он тоном, привыкшим командовать.

– А, это… нынче у печки спал в почтовой гостинице, – смущаясь, ответил я. – А печку углём топили. Коптила несносно. Чуть не угорел.

– Куда же путь держите? – поинтересовался офицер.

– В Петербург.

– И что вас туда потянуло? Вы один путешествуете?

– Один, – ответил я. – Желаю поступить на службу. С малолетства приписан к полку.

– А, понятно, – разочарованно протянул офицер. – Знакомая история. Младенцев приписывают к полку рядовыми, затем отсылают в учебный отпуск, а звание им повышают регулярно.

– Так, точно-с, – вынужден был согласиться я, хотя его насмешливый тон мне не понравился.

– Ох, не люблю я этих младенцев – рядовых, – честно признался офицер, строго взглянув на меня. – Сидели бы дома. Вас и так в чине бы повысили.

Я промолчал. Знал бы он, отчего я трясусь какую уже неделю по осенним дорогам. Ему-то что? Вон, камзол какой красивый. Одна пуговица стоит, наверное, рублей пять. А сапоги. Я таких хороших сапог сроду не видывал. Подумаешь, выискался правдоборец.

– К какому, хоть, полку приписаны, вы, безусый юнец? – вновь обратился ко мне попутчик с лёгким презрением.

– К Семёновскому, – нехотя ответил я.

– К Семёновскому? – возмущённо воскликнул офицер. – Так вы ещё и гвардеец? Тогда я должен снять перед вами шляпу.

– Довольно вам смеяться надо мной! – Во мне вскипела обида. – Я же не виноват, что меня отец приписал к гвардейскому полку. А сидеть дома я нынче не могу.

– И почему же? Кровь играет? На подвиги тянет? Скука в глуши заела?

– Семья наша, хоть из древнего шляхетского рода, но бедная. У меня трое младших братьев. Не желаю быть обузой для матери…

– Станция! – прервал кучер мои жаркие объяснения. Карета остановилась.

Офицер тут же выскочил наружу, недослушав меня. Я вылез следом, разминая затёкшие, от долгого сидения, ноги.

Перед нами предстал косой почерневший бревенчатый сруб с маленькими окошками. Из трубы валил дымок. Двор грязный, без забора. На дощатый нужник – просто противно смотреть. Конюшня из жиденьких жердей, и смердело оттуда несносно. В конюшне помимо почтовых, перекладных лошадей стояли высокие армейские кони, лениво жевали овёс. В углу свалены в кучу седла. На ржавом гвозде, наискось вбитом в стену, висел перемёт с двумя штуцерами в чехлах.

Из станции взрывами доносился хохот, и чей-то высокий голос визгливо читал стихи. Слов не разобрать, но что-то весёлое. Распахнулась дверь. Выбежал кругленький, простоволосый хозяин в засаленной косоворотке и льняном фартуке.

– Ваше благородие, желаете отдохнуть? – заискивающе спросил он.

– А что у тебя там за шум? – спросил мой попутчик.

– Господа офицеры из отпуска возвращаются. Вот, празднуют.

Панин ещё раз взглянул на лошадей.

– Гвардейцы?

– Так точно-с. Не желаете пройти в гостиницу?

Не желаю, – решительно ответил Панин. – Терпеть не могу эту пьянь гвардейскую.

– А как же тогда? – растерялся хозяин станции. – Откушать, винца испить?

– Вот что…. – Панин по-хозяйски огляделся, заметил несколько бочек. Одна большая стояла вверх дном. – Принеси-ка мне водочки хорошей вот сюда, – указал он на бочку. – Да на закуску – огурцов солёных. И что там у тебя ещё есть: сало, хлеба ржаного, мёд неси…. Давай, живо.

Ишь, как распоряжается, подумал я. Сразу видно, из высоких чинов. Эх, сапоги на нем ладные, из мягкой кожи скроены. Сюртук весь канителью расшит.

– Сию секунду, – поклонился хозяин и быстро побежал обратно.

Никита Петрович, как представился мой попутчик, подошёл к бочке, смахнул скрюченные дубовые листья. Косо посмотрел на меня. Я демонстративно отвернулся.

– Подите сюда, гвардеец. Вы уж не обижайтесь на меня. Нрав у меня такой, крутой. Ну что я поделаю? – вдруг дружелюбно сказал он.

Я нехотя подошёл.

– Так что, Семён из Семёновского --">