Акулина - Новый день

самому вопрос, и жизнерадостному трактирщику на миг стало не по себе: слишком уж разительным показался этот контраст между молодостью, которую невозможно было скрыть под капюшоном, и глубокой тоской, заполнившей тёмные глаза.

А Пелерин просто не мог понять – почему он, такой молодой и когда-то тоже весёлый, теперь не может быть прежним; не ощущает юности и думает лишь о своей утрате, которая, как вбитый в череп гвоздь, всё колет и колет его мысли! Его снова захлестнуло страшное ощущение слишком отчаянного одиночества – такого, которое лишь усиливается, когда окружающие радуются жизни, вовсе не подозревая, что кому-то другому сейчас тяжело…

Трактирщик продолжал говорить, и истории его не кончались. Когда же гость, завершив трапезу, ушёл в снятую комнату, он оставил других постояльцев на попечение служанок и скрылся в погребе, чтобы в одиночестве задуматься над бутылкой рома. Он пытался залить странное ощущение, не отпускающее его: как будто то, что поначалу он принял за земного человека, на самом деле оказалось привидением, не от мира сего… Конечно, несколько золотых монет, полученных за постой, были вполне материальными, но они недолго свидетельствовали о своём обычном происхождении: впоследствии он быстро от них избавился, а в рассказах, которыми любил приукрашать вечера в кругу своих завсегдатаев, заменил их на медные, кои с удовольствием и демонстрировал, пугая историей о посетившим его когда-то привидении, в которое он и сам со временем уверовал.

Доминик же не просидел в комнате и часа: до ночи было далеко, и, пристегнув к поясу небольшую походную фляжку с водой и кинжал с примечательной рукояткой, сплошь украшенной драгоценными камнями, он спустился во двор.

Аженти, великолепный конь серой масти с высветленной в белоснежный цвет кожей, жевал в конюшне овёс, и Доминик, ласково потрепав его по загривку, вышел на улицу один.

Выбрав улочку, он зашагал по безлюдной дороге. Он шёл, не имея особой цели и просто наслаждаясь тишиной и простором, сворачивал с одной улочки на другую, рассматривая чужие дома и думая о своей жизни. А где-то вокруг постепенно нарастал шум… Такой обычно появляется в дни мятежей, бунтов – как будто в проулках закипает котёл: медленно, но верно – так, что, когда закипит, от его жара никуда не деться; и не охладить, пока не сгорит всё, что его разожгло, задевая весь окружающий мир.

Он свернул снова, прошёл узкую улицу, и ещё… И вскоре, за новым поворотом, оказался в самой гуще кипящего котла! Толпа прижала его к зданию – мимо двигался королевский кортеж. Экипажи, офицеры, собаки, детвора, простолюдины, господа в роскошных одеждах… – всё шумело, текло из закоулков за кавалькадой, ворочаясь, как густая волна.

– Дорогу королю! Слава королю!

Народ кричал громко и радостно. А кое-где и гневно – и совсем другие слова. Многие бежали вслед за экипажами, из которых то и дело летела горсть монет, вызывая ажиотаж и драку простолюдинов.

Доминик прошёлся немного, куда нёс его этот поток, но, убедившись, что следовать за ним и дальше не имеет смысла, выбрался из толпы и свернул в другую сторону.

Шум постепенно отдалился, и он снова начал ощущать покой. Пока вдруг не заметил на земле, у покосившегося дома, человека. Можно было подумать, что тот просто отдыхает, но рядом темнело пятно, будто много уже вытекло крови и земля досыта напиталась ею…

Доминик помрачнел, сразу поняв, что произошло: пока жители бежали за своим светочем, чтобы посмотреть на богатство и роскошь, которых были лишены сами, короли разбоя взяли правление в свои руки и грабили отставших зевак. Этот, похоже, делить своё добро ни с кем не желал – рядом лежали обломки окровавленного клинка.

Он не сомневался, что бедняга мёртв, но всё же дотронулся… И очень удивился. Более не мешкая, он осторожно сбрызнул лицо раненого водой и негромко произнёс:

– Скоро всё будет хорошо.

«Но никогда не будет так, как прежде, – не для меня!..», – мысленно продолжил он.

Грусть снова заполонила его – хотя и раньше не покидала вовсе, а лишь прикрывалась, чем могла: чужой болью и мечтами о собственном будущем, и бессмысленными, но такими сладкими грёзами о том, что на самом деле не сделан тот шаг, что так изменил настоящее. Шаг, который перенёс в двенадцатое столетие – в век, жестокий для того, кто родился в двадцать первом.

Глава 1

Вокруг были вечные пески. И в этом жёлтом бескрайнем море, казалось Доминик, можно было утонуть, как в --">