Михаил Николаевич Волконский - Сирена

«Это я… я… твой муж, — шепотом ответили ей из-за двери. — Отвори скорее!» Марфуша в темноте отперла дверь и услышала, как за вошедшим мужем словно впорхнуло что-то в комнату и заколыхало крыльями по воздуху. «Ой, страшно!..» — А вошедший обнял ее и стал уговаривать, что нечего ей бояться с ним, с ее любящим мужем, с которым ее соединила их вечная и неразлучная любовь. Он обнял ее, стал целовать, она почувствовала прикосновение его губ; они были холодны как лед. «Что с тобой? Ты озяб?» — спросила она. «Ничего, ты согреешь меня!» — ответил он. Через некоторое время в дверь опять постучали, и ясный голос Максима проговорил: «Впусти меня, жена! Теперь я могу войти к тебе?» Марфуша бросилась с кровати к двери, засов отошел сам собой, дверь отворилась, и на пороге показался Максим со свечой в руке. Комната осветилась, на постели лежал бездыханный труп Михаила с разбитым черепом, а в изголовье на подушке был распластан черный ворон, широко раскрывший свои мертвые недвижимые крылья.

— Вот так история! — сказал Кирш. — Что же с ними потом было? Или легенда умалчивает о дальнейшем.

— Нет, — возразил Варгин, — рассказывают, что Марфуша и князь Максим, увидев труп и ворона, как были, так и грохнулись на пол. Наутро их нашли так лежащими. Князь Максим был мертв, только Марфуша без памяти. Ее привели в чувство, но она оказалась помешанной. Кроме того, язык отнялся у нее, и она до самой смерти не проронила ни слова. А умерла она ровно через девять месяцев после этой свадебной ночи… родила сына, и умерла.

— Ну а труп? — спросил Кирш.

— Какой труп? Князя Максима? Его похоронили.

— Нет, того, другого, Михаила, что ли, который в постели очутился.

— Тот к утру исчез.

— И с вороном?

— Да.

— И никто, значит, его не видел, кроме Марфуши и князя Максима.

— Никто.

— Так как же, братец, о нем узнать-то могли? Если Максим тут же умер, а Марфуша помешалась и лишилась языка, кто же мог рассказать о том, что являлся труп и все прочее? И выходит, все это — ерунда, бабьи сказки и только!

И в подтверждение такого своего вывода Кирш обратился к софе, где лежал Елчанинов, и добавил:

— Вот и он подтвердит тебе то же. Елчанинов, правду я говорю?

Но Елчанинов не ответил ничего; только легкий свист, который он производил носом, показал, что он спит крепким сном.

Варгин обиделся.

— Э, не знаю, — стал он оправдываться, — бабьи сказки это или нет, только так рассказывают, а истина из всего этого та, что с тех пор в усадьбе по ночам привидения гуляют и никто и близко к дому подойти не смеет.

— Чепуха! — сказал Кирш.

— Как чепуха? Может, хочешь попробовать?

— Что попробовать?

— Да вот в этот дом ночью съездить и побывать в нем.

— А отчего же нет? — подхватил Кирш. — Отчего нам в самом деле не поехать туда? Ты едешь?

Варгин поднял брови, поджал губы и, подумав, ответил:

— Когда же ты хочешь ехать?

— Да сейчас. Теперь дело к ночи идет. Как раз поспеем.

— Поспеть-то мы поспеем, — протянул Варгин, — только рому-то выпито много.

— Ну что ж? Тем веселее будет!

— И то правда, — согласился Варгин.

— Значит, решено? Едем?

— Едем!

У Кирша, Елчанинова и Варгина решения всегда принимались так, вдруг, и сейчас же приводились в исполнение. И, чем дело было сложнее, тем охотнее они брались за него.

Кирш стал будить Елчанинова, тряся его за плечо.

— Вставай, брат, — сказал он, когда тот открыл глаза и, щурясь спросонок, бессмысленно глядел перед собою.

— Что-о? — протянул Елчанинов, еще не придя в себя.

— Вставай, говорят тебе, едем… Мы с Варгиным решили ехать.

— Куда ехать?

— В дом с привидениями.

— С какими привидениями?

— С самыми настоящими.

— Откуда вы взяли их?

— Так ты, значит, ничего не слыхал?

— Должно быть, ничего, я спал.

— Ну, так вставай и едем!

Елчанинов сел на софу, потянулся, сладко зевнул и проговорил:

— Ну что ж? Ехать — так ехать.

Однако для задуманной экспедиции потребовались кое-какие приготовления.

Во-первых, нужно было найти, на чем ехать, потому что идти пешком было далеко. За это взялся Варгин, у которого был поблизости знакомый чухонец. У него компания не раз уже брала лошадь и таратайку. Чухонец отдавал им свой экипаж охотно, потому что платили они щедро, а правили умеючи.

Во-вторых, нельзя было ехать вовсе безоружными. На всякий случай осторожность требовала захватить с собой заряженные --">