Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Меч вакеро

Мигеля опустился на грудь. Он исподлобья, напряженно смотрел на Терезу.

Та — было видно, как вздрагивали плечи, — взволновалась. В глазах — изумление, радость, тревога. Зернистая краснота щек, шеи: «Что со мной? Только бы не заметил Диего!»

— Что это? — верхняя губка донны скакнула вверх, и она, легкомысленно рассмеявшись, резво спрыгнула на землю.

Смех ее нравился юноше, в его представлении таким чистым было журчание горного ручья, бегущего по окатанным галькам там, где всё бело и свежо от снега. Впервые за всё время их бесконечных мытарств она стояла так близко от него. Шелохни рукой — и она упрется в тугую, упругую грудь. Двинь ногой — и колено коснется бедра. Во рту пересохло. Мигель сглотнул засевший горьким лимоном ком. Внутри всё трепетало. Ему вновь до крика возжелалось схватить ее и прижать к груди крепко-крепко, но он вторично стреножил себя. Закусив втянутую мякоть щек, испанец уткнул взгляд в каретное колесо. Каждый мускул его молодого тела ощущал сводящую с ума близость.

Над ними кричали неведомые красноголовые птицы, бросая крылатые тени на лица, вязко гудели пчелы, а с другой стороны империала доносилось возбужденное бульканье Антонио и негромкий голос дона.

Однако Мигель ничего не слышал и лишь ощущал медленно растекавшийся по языку солоноватый вкус крови. «Иисус наш и Пресвятая Дева Мария! Как же не хочется тащиться в каньон!»

Тереза меж тем отодвинулась на шаг, разглядывая нежданный подарок, и вместе с ее отступлением пришло освобождение. Мигель незаметно, с облегчением вздохнул, ровно сбросил с себя многопудовый жернов.

— Что это? — еще раз переспросила она, изломив крылатые линии бровей.

— Тереза… Я… Это мой талисман. Он приносит счастье, клянусь Мадонной. Верь мне… И если уж ты отказываешься взять мое сердце, так прими хоть это.

— Чтобы я была счастлива?

— Чтобы вы… были счастливы: ты и наш дон.

Девушка осторожно, почти как и грезилось Мигелю, взяла с его ладони кулон. Любуясь, повертела в руках. Затем неожиданно наклонилась вперед, накрыла его кисть своей и слегка коснулась губами колючей щеки. От ее прикосновения у юноши застучало в висках. Он проклинал себя, но никак не мог унять свои бесстыжие андалузские глаза. Они так и щупали мексиканку, забираясь в тайные углы. Мигель ничего не мог с собой поделать —не замечать выпиравшие из-под тонкой материи груди было выше его сил.

— А ты… хороший, — тихо обронила она. Помолчала и добавила: — Вспыльчивый, но добрый. Прости, что я подсмеивалась над тобой…

— Тереза, — он горячо и влажно задышал у самого ее уха. — Я не знаю… будет ли у меня еще такая минута… — его сильные руки вдруг притянули девушку к себе.

— А ну, отпусти! — прошипела она, но он все же успел надкусить спелость ее малиновых губ.

В следующий миг голос майора обжег их, точно хлыст…

— Мигель! Где тебя носит, хвост дьявола?

Юноша медленно опустил руки, облизнув губы кончиком языка и, нервно рассмеявшись, громко откликнулся:

— Да где же мне быть, дон, — с вами, черт возьми!

* * *

Долгогривый иноходец плясал под Диего, насторожив уши вместе с папашей Антонио, слушая последние распоряжения их господина.

— Антонио, я надеюсь на тебя. Не подведи.

— Будьте покойны, хозяин, всё будет в полном ажуре. Только зря вы затеяли это… Вечно ищете на свою голову приключений. — По глазам старика майор понял, что про себя торгаш наверняка подумал, что видит их в последний раз.

— Голова-то моя, — андалузец усмехнулся и похлопал его по плечу. — Мы обязаны вернуться, иначе всё бессмысленно…

— Гром и молния! Но почему не послать одного Мигеля? — Початок сдвинул заскорузлым пальцем шляпу на затылок и отмахнулся от летящей перхоти мошкары.

— Это опасно.

— Э-э, я чую, вы боитесь, сеньор, что он так же канет, как братья Гонсалес…

— Да, боюсь, — сказал де Уэльва. — Нас осталось слишком мало. И я не хочу лишний раз рисковать.

Муньос растерянно заморгал: ответ оказался неожиданно прост. Империал жалобно заскрипел и качнулся на рессорах; мелькнула толстая, в пестрых заплатах задница, — папаша Муньос подался всей массой к майору.

— Что ж, возможно вы и правы, дон… Ему ведь только броситься в драку, а там хоть потоп… Чистый ад и сера! А ведь я его, признаться, люблю, дон, после лошадей больше всех на свете!

Толстяк вдруг перестал сосать кургузый окурок сигары и тихо сказал:

--">