Эмилио Сальгари - На Дальнем Западе

Командир маленького отряда быстро вскочил на ноги и устремил пристальный взор на стоявшего перед ним в спокойной позе индейца, на бронзовом лице которого лежало выражение полного равнодушия. Ничто решительно не выдавало обуревавших пленника мыслей.

— Кто ты такой? — спросил полковник Деванделль индейца.

— Птица Ночи, — спокойно ответил юноша, как будто в этом живописном имени заключалось все, что могло удовлетворить любопытство спрашивающего.

— Ты чэйэн?

— Зачем ты спрашиваешь меня об этом? Разве мое одеяние не говорит тебе и без слов, кто я таков?

— Почему ты пытался пробраться мимо нашего лагеря? — переменил тему допроса полковник. — Разве ты не знаешь, что мы сейчас находимся в войне с твоим племенем, точно так же, как с племенем сиу и арапахов?

— Я должен был отвезти Левой Руке, вождю арапахов, его дочь Миннегагу.

— Ты лжешь! Левая Рука ни за что не допустил бы такого безрассудства!

— Гуг! Я повиновался, потому что я воин и не должен рассуждать, когда мне приказывают.

— И где же эта девушка?

— Она выскользнула у меня из рук во время моего падения с лошади и, кажется, погибла, упав на дно Ущелья Могил.

Полковник обернулся к агенту.

— Веришь ты этому, Джон?

— По-моему, он мелет вздор! — ответил тот. — Я даже уверен, что этот молодец отнюдь не чистокровный индеец. Это, скорей, метис, сын какой-нибудь белой пленницы от индейца племени сиу, чем чэйэн! Разве вы не видите, что глаза его почти голубого цвета, лоб высок, а скулы выдаются сравнительно мало?

И затем, вот еще признак: у него на шее висит маленький голубой камень от «ворот первого человека»^[6]. Этот амулет носят только воины племени сиу. Ясно, что этот негодяй собирался ввести нас в заблуждение. Не правда ли?

Полковник не отвечал. Опершись на один из столбов палатки, он с каким-то странным, затаенным, но глубоким волнением смотрел на пленника, продолжавшего сохранять свое безмолвное спокойствие, хотя молодому индейцу, захваченному белыми, прекрасно была известна ожидавшая его участь.

Старый солдат, всегда сохранявший спокойствие в минуты опасности, вдруг неизвестно отчего побледнел, и его лоб покрылся каплями пота.

— Боже мой! — пробормотал он, проводя рукой по лбу.

— Что с вами случилось? — спросил Джон Максим, в первый раз в жизни видя Деванделля таким взволнованным.

— Ты думаешь, что он метис? — спросил полковник, делая усилие, как будто для того, чтобы отогнать от себя какую-то тяжелую мысль. — И думаешь, что он должен принадлежать непременно к племени сиу?

— Я готов прозакладывать мою винтовку против того ножа, который висит у вашего пояса, что это так! — ответил агент. — Его выдал амулет, который он носит на своей груди. Ни арапахи, ни чэйэны не имеют таких амулетов.

— В таком случае нужно заставить его говорить!

— Гм, легко сказать! Эти краснокожие упрямы, как ослы; когда они не хотят говорить, из них не вытянешь ни единого звука!

Молодой индеец слушал этот разговор, не проявляя ни малейшего волнения. Он только сорвал гневным движением предательский голубой камень и швырнул его далеко в сторону.

Полковник два или три раза прошелся вдоль палатки, как бы желая оправиться от внезапно охватившей его тревоги, затем быстрым движением приблизился к пленнику и схватил его за руку.

— Скажи же мне, наконец, кто ты такой: сиу или чэйэн? — спросил он прерывающимся от волнения голосом.

— Я — индейский воин, ставший на тропу войны с бледнолицыми. Этого с тебя довольно! — ответил юноша.

— Я хочу знать, — настаивал полковник.

Птица Ночи пожал плечами и, казалось, стал с большим вниманием прислушиваться к глухому стуку дождевых капель о поверхность палатки, чем к словам полковника.

— Будешь ли ты, наконец, говорить, несчастный?! — воскликнул рассерженный этим упрямством Деванделль. — Кто был твой отец?

— Не знаю! — ответил после некоторого молчания молодой воин.

— А твоя мать? Была ли она бледнолицей рабыней или женщиной из племени сиу или арапахов?

— Я никогда не видел моей матери! — был ответ.

— Но этого не может быть! — воскликнул полковник.

— Птица Ночи никогда не лжет! — холодно ответил краснокожий.

— Так скажи мне, по крайней мере, какого ты племени?