Валерио Массимо Манфреди - Спартанец

загон.

Критолаос загнал животных, отделил самцов от самок и начал доить, собирая струящееся молоко в большой кувшин. Он налил молоко в чашку и принес ее с собой в дом.

— Вот и мы, — сказал он, входя внутрь. — А здесь немного парного молока для нашего малыша Талоса.

— Талос? — удивленно повторила женщина.

— Да, Талос. Именно это имя я выбрал для него. Так я решил, и так должно быть. Как он? Дай-ка мне взглянуть… Кажется ему значительно лучше, правда?

— Он проспал почти весь день, только что проснулся, совсем недавно. Должно быть, он совсем без сил, бедняжечка. Наверно, он плакал до тех пор, пока совсем не потерял голос? Сейчас он не может произнести ни единого звука. Конечно, если он вообще не немой…

— Немой? Совершенно исключено! Боги никогда не бьют человека сразу двумя дубинками… по крайней мере, так говорят. — И в этот же момент малыш Талос испустил истошный крик.

— Видишь, он совсем не немой. Нет, я уверен, что этот плутишка еще заставит нас попрыгать своими воплями!

Сказав это, старик придвинулся поближе, чтобы погладить малыша, который лежал в плетеной корзиночке. Младенец сразу же схватил узловатый указательный палец старика и крепко сжал его.

— Во имя Геркулеса! Наши ножки не совсем здоровенькие, но наши ручки уж точно сильные и крепкие, не так ли? Вот так, вот так: держи крепко, малыш! Никогда не позволяй тому, что принадлежит тебе, выскользнуть из твоих рук, и никто не сможет отобрать у тебя это.

Через щели в двери в комнату проникали лучи заходящего солнца. Они коснулись седых волос старика, отбросив золотистые отблески янтарного и молочного цвета на кожу малыша и на бедное, закопченное до черноты убранство домика.

Критолаос, сидя на скамье, взял малыша на руки и начал есть простую еду, приготовленную дочерью. До его ушей доносилось блеяние овец в загоне, а с поляны слышались глубокие вздохи леса и заливистые соловьиные трели.

Наступил час длинных теней, когда боги облегчают страдания людей, унимая боль в их сердцах, и посылают им пурпурные облака, несущие утешающий покой сна.

А там, внизу, на равнине, на благородный дом Клеомениов уже легла холодная тень громадной горы. С лесистых вершин мрачного великана в долину спускались боль и страдания.

На супружеском ложе гордая жена Аристарха уставилась неподвижным взглядом остекленевших глаз в потолочные балки.

В ее сердце выли волки Тайгета, ее уши слышали устрашающий скрежет их стальных челюстей, а в темноте горели их желтые глаза. Ни сильные руки, ни широкая грудь ее мужа не могли принести ей утешение, никакие слезы не могли смыть горькую боль в израненной душе.

***

Прихрамывая на больную ногу, Талос гнал отару вдоль обильно расцветших берегов реки Еврот. Пастуший посох он крепко сжимал в левой руке. Легкий ветерок волной пробегал по целому морю маков, растущих вокруг, воздух был насыщен резкими ароматами розмарина и мяты.

Мальчик, мокрый от пота, остановился, чтобы освежиться речной водой. На овец жара также действовала угнетающе, они лежали под вязом, ветви которого, обожженные солнцем, давали небольшую тень.

Собака крутилась около мальчика-пастуха, виляя хвостом и тихо подлаивая.

Парнишка повернулся, чтобы потрепать свалявшуюся шерсть пса, забитую люпинами и овсом. Криос еще теснее прижался к своему молодому хозяину и лизал его изуродованную ступню, словно она была болезненной раной.

Мальчик наблюдал за маленьким псом глубокими спокойными глазами и время от времени трепал густую шерсть на его спине. Внезапно, когда он повернулся в сторону далекого города, в его взгляде появилось беспокойство. Акрополь, выбеленный солнцем, вздымался над долиной, словно мираж, дрожащий в знойном воздухе, переполненном оглушающим стрекотом цикад.

Талос достал из заплечного мешка на лямках тростниковую свирель, подарок Критолаоса. Он начал играть: свежая, легкая мелодия полилась на полевые маки, смешиваясь с журчанием реки и песней жаворонков. Вокруг их летало множество… Изумленные, они поднимались к пылающему солнцу и падали вниз, словно пораженные молнией, на стерню и пожелтевшие травы.

Внезапно звук свирели стал умолкать, постепенно затихая, словно журчанье ручья, текущего в темноту пещеры в самом чреве земли.

Душа пастушонка напряженно вибрировала в такт примитивной музыки инструмента. Время от времени он откладывал свирель и смотрел на пыльную дорогу, идущую с севера, — словно ждал кого-то.

— Я вчера --">