Игорь Иванович Акимушкин , Александр Петрович Казанцев , Жак Бержье , Игорь Михайлович Забелин , Алексей Семенович Белянинов , Борис Борисович Зюков , Джек Холбрук Вэнс , Кирилл Владимирович Станюкович , Теодор Гамильтон Старджон , Виктор Степанович Сапарин , Виталий Георгиевич Волович , Маркс Самойлович Тартаковский , Владимир Дмитриевич Успенский , Николай Семенович Тихонов , Феликс Юрьевич Зигель , Николай Александрович Асанов , Всеволод Петрович Сысоев , Николай Феодосьевич Жиров , Сергей Михайлович Соловьев , Джон Мейсфилд , Сергей Георгиевич Курзенков , Николай Владимирович Колобков , Матест Менделевич Агрест - На суше и на море. 1961. Выпуск 02

европейца. А азиаты созданы именно для того, чтобы он их учил высокой немецкой культуре и технике.

Вот почему Отто летит в неизвестную ему Бирму с чувством первых завоевателей. Он, конечно, читал об этой стране разные книги. Но он специалист по бетону, и там, где дороги и новые сооружения — мосты, плотины, он кое-что может сказать. Тем более, его ждут там большие специалисты. А уж что касается гордости, то за этим в карман мы не полезем.

Он читал недавно книгу, которая ему действительно пришлась по душе. Это книга о том, как плыли первые португальские моряки в Индию. Их вел Васко да Гама. Вот здорово они расправлялись с разными туземцами по дороге! Не стеснялись! И автор пишет, Васко да Гама был так жесток, что его все боялись. Так с ними и нужно. Тогда только и добьешься цели! А что же ему там на Востоке делать с этими цветнокожими? Помочь им, конечно, за их деньги он может, но за хорошие деньги.

У него ощущение, что он летит выполнять великую миссию, и поэтому чувство громадного превосходства над всеми владеет им. Он бросает быстрый взгляд на пассажиров огромного воздушного корабля, невесть где пробирающегося сейчас над облаками.

Вот он видит трех людей средних лет, чем-то неуловимо похожих друг на друга. Они тоже сели в Дюссельдорфе и тоже выпивали в компании в зале перед отлетом, но делают вид очень серьезных людей, не то что он; они даже не смотрят в его сторону, хотя он знает, что они немцы. Он тоже имеет глаза — у них вынуты из портфелей какие-то медицинские журналы, они углубились в них.

Сзади Отто сидят, рассматривая иллюстрированные журналы, муж с женой, потом сидит какой-то восточный тип. Спит, накрывшись газетой, смуглый старик. Дремлет еще несколько человек, откинув спинку своего кресла. Интересно, черт возьми, лететь первый раз в такие неведомые дали. Не надо было пить после коньяка пиво, а потом опять коньяк.

— Мир будет немецким, — это снова вспомнился дядя, у него умение так резко говорить, что невольно запоминаешь. Уж он последние дни старался изо всех сил. — В Европе американцы не могут ничего сделать без нас, а в Азии без нас они тоже никуда не сунутся. Народы Азии любят немцев, потому что боятся. Запомни это, Отто…

Он прислушивается к тихому говору немецких врачей. Они, оказывается, летят в Гонконг^[1]. Зачем? Черт их знает! Они тоже старательно жрут все, что им подает стюардесса, и пьют виски, читают медицинские журналы, говорят, наверное, об эпидемиях.

Мюллер откидывается на спинку кресла. Ему, как и всем пассажирам, нет дела, что самолет, пронзая густую синь наступившего вечера, как по невидимому катку скатывается в разбегающиеся разноцветные дорожки женевского аэродрома. Некоторые пассажиры выходят в Женеве. Стоянка небольшая. Отто расхаживал неподалеку от самолета и дышал весенним, еще холодным, даже морозным воздухом. Над аэродромом ходил ветер с просвечивающих в тумане гор.

Когда самолет начал взлет, многие пассажиры уже спали. Было не так поздно, но многие устали за день, иные пассажиры начали полет еще с утра от Стокгольма. И одна за другой гасли лампы в первом классе и зажигались маленькие лампочки, чтобы пассажиры могли читать книги и газеты, не беспокоя соседа, уже желающего погрузиться в сон. Какой-то уют даже охватил длинную кабину, в которой так много разных людей устраивались поудобнее, чтобы скоротать время. Тут не вагон, где можно выйти в коридор и смотреть на пробегающие мимо вечерние пейзажи, видеть огоньки мирных домиков и фары машин, бегущих по дорогам на холмах. Тут не корабль, где можно ходить взад и вперед по палубе и смотреть на вздыбленную пустыню океана, на широкое небо с мерцающими в вышине звездами, названий которых никто не знает, и от этого они становится еще таинственней. И лучше, конечно, не думать о том, что этот длинный корабль висит в безмерном пространстве и под ним где-то замерла темная земля. И если следить хотя бы из окна за его полетом, то смотревший увидел бы с удивлением, что внизу несколько раз повернулась Женева квадратами разноцветных с жемчужными отливами огней. Это самолет делал круги, набирая высоту, и снова и снова падал, как бы проваливаюсь в бездну, чтобы опять дать новый скачок вверх, и наконец он одолел разорванные зубцы и снежные барьеры Альп и начал погружаться в бархатную тьму Ломбардской равнины.

И стало тихо в самолете, потому что почти все пассажиры, выпив и закусив, отведав всех бутылок --">