Владимир Алексеевич Рыбин - Путешествие в страну миражей

модой» мне несказанно повезло: я купил маленькую брошюрку А. Л. Чижевского «В ритме Солнца». «Трудно допустить мысль, что жизнь стоит вне законов, столь отчетливо проявляющихся в неживой природе, с которой она составляет подлинное и неразрывное единство», — писал Чижевский. Это вроде бы само собой разумелось. Но дальше было поразительное: «Солнечное излучение… усиливает или ослабляет движение молекул в вечном круговороте вещества, подчиняя ритм его движения ритму звезд», «Все добытое в науке до последнего времени должно быть пересмотрено и увязано с интенсивностью в работе Солнца!»

Я проглотил эту книжку за одну ночь и ходил потом по улицам, наблюдая, как шарахаются люди от раскаленных тротуаров, прячась в тень домов, и лишний раз убеждался в справедливости утверждения Клода Бернара: «Жизнь отдельного организма — лишь фрагмент жизни Вселенной». Я никак не мог понять, унижает меня или, наоборот, возвышает это низведение до роли «фрагмента», этот знак равенства между Солнцем, человеком и ничтожной травинкой, живущей в том же ритме, так же послушной мановениям дирижерской палочки Великого Космоса.

Такое легче всего осознается в философском отшельническом уединении. Я последовал примеру москвичей, в те дни расхватывавших билеты на поезда и самолеты, идущие куда угодно на север. И, побросав в рюкзак самое нужное, уехал с Савеловского вокзала к берегам моего любимого Рыбинского моря.

Там, где Волга подходит к Рыбинскому водохранилищу, есть высокое взгорье с вековыми вязами над тихими аллеями, с прозрачными березняками, с грибным настоем оврагов. На взгорье стоит памятник знаменитому революционеру, четверть века отсидевшему в камере-одиночке Шлиссельбургской крепости, но не павшему духом, сумевшему стать знаменитым ученым, человеку, пережившему и потрясения, вызванные реформой 1861 года, и тревоги нашей Великой Отечественной войны, почетному академику Николаю Александровичу Морозову. «Пусть труд мой устали не знает. Пусть ум не угасает. И одна лишь мысль пусть меня утешает, что я в свой последний миг умножил запасы человеческих знаний» — так говорил Морозов.

Лучшим утешением ученому могло бы служить то, что его усадьба, его любимый Борок стал одним из научных городков страны. Здесь разместился Институт биологии внутренних вод Академии наук СССР. Отсюда ученые уходят на своих белых судах, как Магелланы, на поиски неведомого: от Рыбинского водохранилища можно плыть в любую сторону — к северным озерам, к предгорьям Урала, к южным морям. Сюда, в этот тихий уголок, еще не тронутый ни туристами, ни дачниками, и отправился я, чтобы отдохнуть от жары, от страстей того несносного лета.

Но и в Борке были все та же сушь, те же разговоры об антициклоне, о Солнце и его влиянии на капризы погоды.

— Тебе надо на необитаемый остров, — посочувствовал мне один из друзей-ученых.

— Где его теперь найдешь?

— Считай, что тебе повезло. В двух часах езды на катере есть уютный необитаемый островок. Гектаров на четыреста.

Это было несерьезно. Чтобы вездесущие туристы не углядели такое чудо?

— …Остров, правда, с изъяном, он плавучий. В сорок первом, когда заполнялось водохранилище, всплыли торфяники, с тех пор и плавают…

Так я попал в самое неисхоженное место на всей Европейской части страны. Сочно-зеленая равнина простиралась до горизонта и упиралась в мутную полосу дальних лесов. На острове там и тут копнами темнели кусты, зеленели зыбкие лужайки и рос мягкий болотный пушок. Местами он был так плотен, что издали казалось, будто кто расстелил серебристо-белые простыни. У самого берега стоял небольшой сарай, построенный еще зимой ночевавшими здесь рыбаками. В метре от стены плотная дернина острова обрывалась, и за ней, за паутиной коричневых корневищ, сразу чернела пугающая глубь. В сарае стояла вода, но на сеновале под наполовину уцелевшей крышей было сухо и уютно.

Размышляя, я подолгу лежал на куче пересохшей травы, совсем не пахнущей пылью, как это обычно бывает на сеновалах, и смотрел на затуманенный зноем горизонт, где время от времени проплывали белые теплоходы. Иногда казалось, что они, как сказочные скитальцы морей, не плывут, а летят над водой: горячий воздух искажал перспективу.

Однажды увидел коров, мирно гулявших по темному лугу. Я думал, что остров сдвинулся с места и приплыл к берегу. Оказалось — мираж. Коровы ходили по воздуху, то резко --">