Александр Александрович Харитановский - Великаньи забавы

капитана. Посмотрел он и так и в бинокль.

— Кит, горбач, — пояснил. — Его ещё называют длинноруким…

Не успел капитан договорить, как неподалёку морскую гладь пропороло другое гигантское тело, только более вытянутое, длиной метров в двадцать.

— А этот красавец финвал, сельдяной кит. Один из самых крупных! — И капитан снова приложил к глазам бинокль.

Всё выглядело так, будто финвал гнался за горбачом и будто последнему приходилось очень туго. Он то выбрасывался высоко вверх, вставал торчком, то нырял в бездну. Над морем нёсся скрипучий, свистящий шум. Это горбач выдыхал воздух. Получалась своеобразная сирена, которую было слышно за километр.

Вода вокруг китов пенилась. Они быстро удалялись на северо-восток. Горбач по-прежнему наполовину «парил» над морем. Можно было подумать, что его всё время выталкивали из воды. Следом как торпеда — финвал: на виду только хвост да фонтан.

— Чего они не поделили? — удивлялся стоявший на вахте матрос. — Один другого прямо на кулаках несёт.

— Да нет, это не драка, — возразил капитан. — Игра.

— Играют? Киты?!

— Ну да, барахтаются. Молодёжь, наверное. Горбач только выглядит неуклюжим, а из всех китов он — самый баловник.

— Ничего себе баловство, — протянул матрос, глядя на мощные всплески, поднимаемые китами: ударит хвостом — тонна воды вверх. — Попадёшь под такую «каплю» — поминай как звали.

— А им не страшно: у великанов и забавы великаньи!

«УМНИК»

Поймали его обыкновенно — петлей. И сам он был как все зайцы: белый, с длинными задними лапами, со стригущими на манер ножниц ушами, с хвостиком-култышкой и, конечно, косой. Косой — это иносказательно. Глядел как полагается, но беда: видел по сторонам и сзади больше, чем впереди. Оттого и попался.

Принесли мы его в свой балок — деревянный домик — и задумались: куда девать… В суп? Живой ведь, жалко.

Заяц странный. Другой бы рвался, бежал, а этот как домашний — ни с места. Зашёлся, видно, от холода: морозы стояли такие, что углы у балка трещали. Сунули ему под нос угощение, каждый по своему вкусу. Буровой мастер даже селёдку дал. И всё съел косой — и хлеб, и сахар, и селёдку…

Приходим вечером с прииска. Сидит заяц между раскладушкой и печью и, по всему видно, уходить не собирается.

— Умный! — сказал мастер, укладываясь спать. — На улице-то минус пятьдесят.

…Наутро нас, как обычно, разбудил звон будильника. По этой команде кто сразу вскакивал с кровати, кто, зевая, потягивался, а кто нырял под подушку, выгадывая лишнюю минуту сна.

По-своему отозвался на побудку и новосёл — принялся кидаться из угла в угол. Но пронзительный звон доставал его и за печкой, и под столом… Заяц лёг, прижал к спине уши — чуть не до хвоста вытянулись — и, вздрагивая, крутил глазами. Ясно, перепугался. Так продолжалось до выходного дня. А в воскресенье утром наш механический дежурный, залившись было, как всегда, вдруг захлебнулся.

Что случилось?! — все подняли головы. Смотрим — лежит будильник на полу, а ушастый квартирант возле на задних лапах подпрыгивает, передними по воздуху машет. Вроде бы речь держит.

И как это будильник свалился? — удивляемся. Назавтра он снова оказался на полу. Тогда-то мы и поняли, чьи это проделки: не по душе пришлись металлические трели лесному гостю — натура сказалась!

— Я же говорил, умный! — заметил опять мастер.

С того дня и прозвали косого — Умник.

Часы мы стали убирать повыше, на подоконник. Но и там они недолго продержались. Попробовали ставить на этажерку и на книжную полку — всё равно заяц добирался. Да и трудно ли, когда ноги как пружины.

Будильник был сделан на совесть — бе́ды терпел. Звонить, правда, стал чуть надтреснуто, вроде кряхтя, но не сдавался. Наконец мы определили его на вешалку, под самый потолок. И что же? Заяц взял и эту «космическую» для него высоту: прыгнул со стола на будильник, и тот ахнулся об пол. На этот раз как мы ни трясли его, как ни пытались лечить механические внутренности — и ножом, и иголкой, — смолк навсегда.

Тут ребята на косого всерьёз обиделись и стали вспоминать, каким хорошим и надёжным был будильник — этот лоснящийся толстячок-кругляш. Он чем-то даже напоминал добродушного мастера, у которого усы тоже стрелками и разговор безобидно ворчливый: весь день — «тик-так, тик-так», пока не зазвенит, рассердившись на чью-нибудь оплошность. Словом, пока между будильником и зайцем шла война, мы их обоих --">