Георгий Филиппович Байдуков - Через полюс в Америку

Беляковым. Убедившись, что путь мы держим правильно, я полез на первое сиденье. Сменяться нам трудно — нужно проскальзывать рыбкой в тесной кабине, лезть боком, съежившись.

Когда я поставил ноги на управление, Валерий что-то прокричал мне, но из-за шума мотора я ничего не разобрал. Валерий уполз назад. Я внимательно осмотрел десятки приборов и начал управлять самолетом.

Огляделся кругом. Оказывается, мы летим между двумя слоями облаков, которые вот-вот соединятся. Как будто не летим, а падаем в ущелье.

Самолет, сильно перегруженный, не может взлететь высоко. А нам хотелось, чтобы самолет мог всегда летать выше облаков. Облака, которые плывут по небу, не так уж безобидны. Часто бывает, что самолет, залезая в эти белоснежные пары, вылетает из них, весь покрытый льдом. А если лед будет толстый, то самолет отяжелеет и снизится раньше времени или даже упадет и разобьется о землю. Таких облаков летчики боятся. Их нужно облетать. Можно облететь поверху, можно обойти их стороной или снизу. Но угадать заранее, обледенеешь или не обледенеешь в облаках, очень трудно.

Правда, есть облака, в которых можно лететь хоть целый день, и ничего не случится. Только нужно уметь летать вслепую. Птицы не могут летать, когда не видят земли. Если голубю закрыть глаза, он никуда не улетит.

А летчик в тумане или в облаках может летать. Он не видит ни земли, ни неба, но при помощи особых приборов знает, в каком положении находится самолет.

Слепой полет — моя специальность, и обязанность летать в облаках приходилась на мою долю. Как только наступал слепой полет, Чкалов уступал мне сиденье летчика. Так было условлено между нами еще раньше.

Теперь, когда я увидел, что кругом нас облака, мне стало понятно, о чем кричал Валерий, когда я садился за штурвал.

Взглянул на термометр — он показывает холод. Это плохой признак: в облаках можно ждать обледенения.

Самолет начало сильно покачивать. В кабине почувствовалась сырость. Земли совсем не видно. Она закрыта облаками И солнце спряталось где-то за тучами.

Вот белизна водяных паров окутала крылья, и я вижу кругом белый пар. Удерживаю самолет только по приборам. Какие умные и хитрые эти приборы! Десятки стрелок указывают всю работу самолета.

Так шли минуты напряженного полета. Вдруг я заметил, что стекла передней кабины затягиваются слоем льда. Красные крылья стали белеть. Послышались удары, и самолет затрясло, как в лихорадке. Значит, обледенение сильное и очень опасное. Нужно срочно счистить лед с винта, иначе далеко не улетишь.

Я крикнул во все горло:

— Валерий!

Чкалов, с покрасневшими от усталости глазами, встревоженный, быстро подлез ко мне.

— Давай подкачивай жидкость на винт!

— Сейчас! — так же громко ответил мне Валерий.

Он быстро спустился с бака и начал качать насосом.

Струя особой жидкости, как из душа, обмывала металлический винт, счищая с него лед. Самолет стал спокойнее. Удары уменьшились.

Вот это были тяжелые минуты! У Чкалова, вероятно, прибавилось еще несколько седых волос.

Я понял: если мы пробудем еще немного в этих облаках, самолет разлетится на куски или сядет, перегруженный льдом, раньше времени на воду или на ледяную скалу.

Скорее вырваться из объятий обледенения! Выше, выше! Я дал полную силу мотору и стал забираться вверх. Самолет медленно берет метр за метром.

Слева начали пробиваться тусклые лучи солнца — значит, конец облачности близок. Через минуту появилось солнце, и мы, такие же сияющие и веселые, как его лучи, с гордостью посматривали на оставшиеся внизу облака.

Я с облегчением вздохнул и поглядел через плечо на Валерия. Он пережил немало и теперь, как-то по-серьезному улыбнувшись, стал кутаться потеплее в спальный мешок.

Под солнцем быстро очистились ото льда стекла моей кабины. Облака, через которые мы пробились, остались где-то далеко внизу.

На минуту внизу засинело море. Одинокий пароход дымил трубами, проплывая под нами.

Я думаю о том, видели ли нас с парохода. Наверное, нет. Но гул мотора слышали наверняка и уж, конечно, сообщили об этом в Москву по радио. Наверно, и Сталину сообщили, --">