Генри Воллам Мортон - По библейским местам

ключи от Востока.

Этот залив — северо-восточная оконечность Средиземного моря. Его воды, теплые и ласковые летом, становятся зимой холодно-синими, на семьдесят миль протянувшись вдоль болот и подножия гор, которые вздымаются мощной цепью, отделяющей Сирию от Малой Азии. Антиох смотрел на залив с высот Таврских гор, а в ясный день с высот виден даже Кипр, лежащий за морем. Это один из древних, затерянных уголков мира. Были времена, когда триремы и галеры из Египта, Финикии, Греции и Рима шли от одного мраморного города к другому, рассекая эти воды, опуская цветные паруса в портах, которых уже давно нет на карте. Регма в Тарсе, куда однажды прибыла под звуки флейты роскошная барка Клеопатры, сегодня представляет собой болото, где гнездятся птицы, а гавань Селевкии, из которой святой Павел отправился в свое первое странствие, теперь стала участком, где вызревают большие фиолетовые плоды инжира. В наши дни залив пустынен, если не считать одиноких судов, курсирующих вдоль побережья в Мерсину за виноградом и древесиной или следующих древним маршрутом до Кипра, чтобы забрать мулов для сирийского рынка. Веками история вершилась вокруг этого залива, и мы потеряли здесь влияние только во время последней войны, когда наши армии, вместо того чтобы высадиться в Александретте, как первоначально планировалось, направились в Дарданеллы.

Когда я смотрел на горы, окружавшие побережье и залитые утренним светом, мысли мои вернулись к апостолу Павлу, который родился у этих вод, в Тарсе, и так хорошо знал церковь, которая была в Антиохии¹. Должно быть, нередко по утрам святой Павел глядел за море, на горы напротив, размышляя, когда растает снег, открывая перевал, известный как Киликийские ворота. Он, должно быть, глядел на снег и думал о том, как идут дела на равнинах, у галатов, и в какие бесчинства могли они впасть за время его отсутствия. Мне кажется, миссионеры, как матери, должны любить самых непослушных детей, и нет сомнения, что святой Павел, нетерпеливо дожидаясь в Антиохии, пока откроется перевал и море станет судоходным, смотрел на север, где вздымались белыми пиками на фоне неба, словно свадебный торт, горы Тавра, навевая мысли о страстных и суровых упреках, направленных на совершенствование его возлюбленных галатов.

Когда солнце поднялось высоко, воздух стал не таким леденящим и возникло ощущение весны, света и счастья, наполняющих мир, изгоняющих зиму на самые вершины гор. Со стороны маленького, белого и очень турецкого на вид порта Александретта появился катер, набитый теми, кто так разочаровывает при первой встрече с великолепным Востоком, — портовыми служащими. Большинство путешествующих по морю гордятся возможностью запечатлеть свой «морской статус» какой-нибудь деталью одежды, соленым жестом или словцом; но только не те, кто хранит вечную верность бульварам и кафе. Они прогуливаются туда-сюда — стильно одетые, небритые, с зажженными сигаретами, — их парусиновые туфли неуверенно ступают по сходням, словно они в любой момент готовы свалиться в воду. И, тяжело спрыгнув на землю, оперевшись на протянутые навстречу руки, они важно шествуют привычной дорогой в офис сборщика таможенной подати.

Я смотрел сквозь круглый черный люк в борту корабля на слепящее видение залитого солнцем моря, по которому, подпрыгивая на волнах, продвигался примитивный катер с пятью пассажирами, способными украсить представление «Пиратов Пензанса»^[1]. Потом сошел по трапу, и мгновение спустя мы уже двигались по волнам в сторону берега.

3

Александретта выглядела чистой, белой на фоне гор; она лежала на морских болотах. Этот город напомнил мне акватинты XIX века из книг о путешествиях на Восток, которые, хотя и не могут воспроизвести здешний зной, гораздо лучше передают впечатление от этих мест, чем самые качественные фотографии.

Утренние тени черными полосами пересекали меловую белизну улиц: половина города оставалась в сумраке, а другая половина слепила глаза. Ослы, верблюды, горцы на тощих пони переходили из света в тень, торговцы открывали лавки, их фески сверкали, как спелые вишни, они активно жестикулировали и обсуждали повседневные дела с живостью, какую представители иных народов могли бы проявить лишь по случаю наступающего конца света. Смуглые, худые мальчишки подметали в кафе и устанавливали кальяны, раздували угли в печах, пока сухощавые взрослые арабы, головы которых были туго --">