Антон Ширяев - Дела кошачьи

— Ну что, — сказал хозяин, — пора котов развозить! — и тут же сграбастал ничего не подозревающего Барсика и затолкал его в сумку-переноску-котовозку. Далее в большой полиэтиленовый пакет были сложены лоток, пакет с кормом и Барсиковы миски.

Барсик жалобно мяргал из сумки:

— За что?! Я же ничего не сделал? За что вы меня? Куда? Я не хочу-у-у!

— Ишь разорaлся, тише ты, не ссы — солдат котёнка не обидит, — подмигнул хозяин хозяйке — и был таков.

— Не поняла юмора, — опешила Элис. — Куда его интересно? В приют, что ли, обратно? Только начала к нему привыкать — и нате. Неожиданный поворот, ну что ж, как говорится, баба с возу — кобыле легче. Хотя и внезапно как-то, могли бы предупредить, а то и проститься не успели по-человечески. Даже лапкой ему не помахала. Ну что ж, от судьбы не уйдёшь, — гуд бай, Америка.

Вскоре хозяин возвратился без Барсика, но с котовозкой в руках.

— На помойку отнёс? — ядовито осведомилась Элис и тут же, не успев понять как, сама оказалась запертой, вернее застёгнутой на молнию, в той же самой переноске.

— А ну выпусти меня! Кому сказала! Живодёр!

В памяти всплыла недавняя телевизионная программа, где немецкий пастор говорил:

Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал: я не был коммунистом.

Когда они сажали социал-демократов, я молчал: я не был социал-демократом.

Когда они хватали членов профсоюза, я молчал: я не был членом профсоюза.

Когда они пришли за мной — заступиться за меня было уже некому.

«Но Барсик был котом, а я молчала — вот тебе, бабушка и Юрьев день! Могла бы и догадаться, чем это пахнет!» — сокрушалась Элис взаперти.

— Только бы не к ветеринарам, только бы не в ветлечебницу! — молилась она.

И её молитвы, видимо, были услышаны. Оказалось, что хозяин всего-навсего увёз её к своей бабушке. Бывать здесь Элис уже приходилось, и даже нравилось. Старушка жила одна, очень размеренно и спокойно. Про себя Элис называла это место санаторием с многоразовым питанием, ведь развести доверчивую бабушку на дополнительную порцию корма было делом пустяковым, как два пальца об асфальт. А главным плюсом санатория являлось полное отсутствие детей.

«Зря только боялась, трусомётка, — ложная тревога. Но надо заесть стресс, пойду-ка, мяукну, чтоб бабка меня попотчевала, главное — погромче надо, а то старушка стала немного туговата на ухо».

Десять дней в санатории пролетели стремительно, хотя были тихими и безмятежными. С удивлением Элис заметила, что ей даже немного не хватает детского шума и гама, какой-то хозяйской движухи, остроты событий и перемен. Здесь всё было неизменно и плавно, как в старческом сне. То и дело Элис вспоминала Барсика. Интересно, каково ему там, на улице? Наверное, мёрзнет, бедолага, голодает, по помойкам побирается, горемыка. Привык ведь уже к хорошему питанию и воспитанному обществу. Жалко мне его, пушистого дурачка. Могла бы разговаривать по-человечьи, — пожалуй, уговорила бы хозяев оставить его, не выгонять, а смилостивиться.

Однажды днём за Элис явился хозяин и увёз её домой в той же самой переноске.

— Соскучился, небось? Ну, погладь, погладь, так и быть, — улыбалась Элис.

По приезду домой выяснилось, что и Барсик вернулся. Ни на каких помойках он, оказывается, вовсе не побирался, а жил, как и Элис, вполне припеваючи, но у другой бабушки, хозяйкиной. Встреча на Эльбе прошла очень дружелюбно. Барсик трещал без умолку о проведённом отпуске, было невооружённым взглядом видно, что он необычайно рад вернуться в ставшие родными уже пенаты. Да и Элис отметила про себя, что рада видеть старого знакомца. В принципе, размышляла она, лёжа на подоконнике, и грея пузико в ласковых летних лучах, не так всё уж и плохо вышло — Барсик, по крайней мере, полностью переключил на себя внимание детей, ведь они совсем перестали меня гонять, жизнь-то налаживается. Да и с Барсиком всё-таки немного веселее стало жить, и себя в форме приходится держать, дабы не упасть в грязь лицом перед хозяевами, соответствовать, так сказать. A глaвное, что теперь есть поговорить с кем, обсудить дела наши кошачьи.

--">