Владимир Захарович Исаков - Дом на берегу

уж уйдут косить либо молотить. Светать начнет, мама хлеб из печи вынимат. Больши таки пироги. Масло бежит. Мама скажет: «Ташшить надо мужикам». Положит на лист пирогов. Пойдешь. Там по два пирога съедят, молока сколь выпьют — вот и сыты.

Для питья-то сусло, кулагу^[5], квас делали. Немолоту рожь, зерном, затащат в мешках на печь. На пече тепло, она там прорастет. Смелют ее на солод. Черной такой солод получатся. И вот из этого солоду мешают сусло. Замешают в ведерной корчаге, вот оно ночь ночует в пече, другу ночь. Перепреет докрасна, давай его сливать через деревянно корыто. Из корчаги из этой ведра три сделают густого сусла.

Кулагу — ту мешали из аржаной муки. Как уж вот ее мешали, я не скажу ладом. Квас для питья тоже делали. Бесмелицу. У мамы всегда хороша бесмелица была. Это как пиво сечасное.

Вот нальют сусла либо кулаги в кадку. Кадка в яме специально стояла на пять ведер. Смородины напарят, положат туда. Ну дак хоть сколь пей.

В магазине-то мало што покупали. У нас была одна лавка на все деревни. Ну чё, сахар только и покупали. Ну, сахар вот да еще крупу каку-нибудь купят. Чё покупать-то — опять же все свое было дак.

ДЕДУШКА ТЕРЕНТИЙ

Папка был старшой в семье-то. Все на нем. Зимой с посудой ездил. Летом вот земледельчеством занимался. Придет с пашни, повалится, спит. А у дедушка Степана вечно гости. Дедушко напьется, давай таскать папку за волосы: «Тереха, вставай пляши». Может ли плясать, не может ли — вставай пляши.

Ну, папка-то шибко хорошо плясал. Сам пляшет, сам на гармошке играт. Гармошка у его звонка была, однорядка. Пойдет с ей вприсядку, и на коленки падать, и всяко. Каки-то еще тридцать три коленца плясал. Всё говорили, што он шибко хорошо пляшет.

Так-то он крепкой был. Коренастой. Хоть не шибко высокой. Сам русой, борода рыжа. Бороду-то тоже сроду не брил. Оне с мамой женились двадцати годов с лишним. Уж немолодиньки были.

БАБУШКА МАРИЯ

Мама-то красива была. Ее из другой деревни взяли, из Черноголяхиной. Через реку от нас. У их семья-то была всего пять человек. Дедушко Варлам да баушка Надежа. Мама. Потом вот дядя Петро. Да младша, тета Василиса. И все.

Баушка-то Надежа умерла рано. И дедушко-то Варлам, видно, сразу за ей, на том же полугодии умер. Я их и не знала, тех стариков-то. Не застала уж.

Ну, мама-то всему научена была. Ткала. Шила. Все умела. Ни за чем в люди не ходили. Она ведь четыре класса кончила. Тогда четыре класса много считалось. Сколь стихотворений знала! Книги читала.

А когда книги-то читать? Робят столь. Сперва родился Коля, первой-то мальчик. Этот мало у ей жил. Три месяца ли чё ли. Потом вот хресна Настасья родилась. Потом Ондрий. Потом Василей. Потом Степан. А тут, значит, еще были у их девочка Галя да девочка Клава, между нам со Степаном-то. Эте тоже чё-то мало пожили. Тожно уж я. Я уж последня. После меня никого больше не было.

Ну, мама с папкой хорошо между собой жили. С нашим папкой дивья было жить-то. Он за всю жизнь ей слова поперек не сказал.

С ПОСУДОЙ

Зимой-то папка с посудой ездил. Вот с осени получат оне посуду. У нас в Белоносовой была фабрика посудна. Вырабатывали чашки чайны, тарелки глубоки и мелки, блюдца. Была шибко хороша посуда. Вот оне получали по нескольку тысяч предметов.

Ты не помнишь кошову-то?^[6] Вот была така длинна, как дровни. Кошачья кошова называлась. Сзади высока така, а впереди там место, штоб ему самому сидеть, коновозчику. И вот полну ее налаживают посуды и уезжают.

Ну, ездили подолгу. По месяцу, по два ездили. В ноябре папка уедет, а приедет уж к Новому году, когда после Нового года. Потом опять собиратся. Всю зиму-то ездит. Когда как ведь удастся. Когда хорошо, а когда и плохо. Долго ездят. Все равно обратно товар везти неохота. Говорили всё, што ездили за волок. А где этот волок, я уж не знаю. «Далеко уехали нынче наши-то, — скажут. — За волок».

Вот по деревням едут и кричат: «Чашки-ложки меняй на кошки». Приедут--смеются: женщины тащат им кошок, всего. Папка ездил, у его за волоком-то там был знакомой. Он ездил, все у одного стоял на фатере. У их дети все не жили, помирали. Одинова папка приехал. «Терентей Степанович, мы вас счас в кумовья поставим». Поставили его в кумовья-то. Робенок-то у их и выжил. Оне уж папку-то шибко любили. Он вот ездил дак все уж у их останавливался. Хороши знакомы были дак. Папке ведь, видишь, надо фатеру дак с баней. Сырье-то обработать.

Ну, мехов-то много --">